Дмитрий Александрович Пригов. Написанное с 1975 по 1989


        М., "Новое литературное обозрение", 1997.

     * Подготовка текста: С. Виницкий, 2000.


        СОДЕРЖАНИЕ

     I. Домашнее хозяйство

     II. Отношения с животными и частями тела

     III. Законы литературы и искусства

     IV. Органы власти

     V. Взаимоотношения с высокими

     VI. Нерифмованная и не проза




x x x


     Я всю жизнь свою провел в мытье посуды
     И в сложении возвышенных стихов
     Мудрость жизненная вся моя отсюда
     Оттого и нрав мой тверд и несуров

     Вот течет вода -- ее я постигаю
     За окном внизу -- народ и власть
     Что не нравится -- я просто отменяю
     А что нравится -- оно вокруг и есть




БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ: НЕ ХЛЕБОМ ЕДИНЫМ ЖИВ ЧЕЛОВЕК


     Если, скажем, есть продукты
     То чего-то нет другого
     Если ж, скажем, есть другое
     То тогда продуктов нет

     Если ж нету ничего
     Ни продуктов, ни другого
     Все равно чего-то есть --
     Ведь живем же, рассуждаем




БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ЭКОЛОГИЧЕСКУЮ ТЕМУ


     Страсть во мне есть такая -- украдкой
     Подъедать (неизвестно -- накой?)
     Колбасы двухнедельной остатки
     Как домашний стервятник какой

     Но ведь это же, скажем, что дар
     В смысле общем и боле невнятном --
     Я есть, скажем, что жизни стервятник
     Скажем, жизни я есть санитар




БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ СВОБОДЫ


     Только вымоешь посуду
     Глядь -- уж новая лежит
     Уж какая тут свобода
     Тут до старости б дожить
     Правда, можно и не мыть
     Да вот тут приходят разные
     Говорят: посуда грязная --
     Где уж тут свободе быть




x x x


     Вот что-то ничего не стало
     В родимых полуфабрикатах
     А может быть, пора настала
     Что их упадка и заката
     Но, может, что взойдет взамен
     Иной какой там феномен
     Может, уже нездешний совсем --
     Четвертьфабрикат какой-нибудь




x x x


     Килограмм салата рыбного
     В кулинарьи приобрел
     В этом ничего обидного --
     Приобрел и приобрел
     Сам немножечко поел
     Сына единоутробного
     Этим делом накормил
     И уселись у окошка
     У прозрачного стекла
     Словно две мужские кошки
     Чтобы жизнь внизу текла




x x x


     Вот и ряженка смолистая
     Вкуса полная и сытости,
     Полная отсутствья запаха,
     Полная и цвета розоватого.

     Уж не ангелы ли кушают ее
     По воскресным дням и по церковным праздникам
     И с улыбкой просветленной какают
     На землю снегами и туманами




x x x


     Иные посуду не моют
     И курам не режут живот
     И все же им счастье бывает
     За что же такое им вот

     За то вот на том белом свете
     Мы сядем за белым столом
     Как малые чистые дети
     Они же с разинутым ртом
     Плевки наши в воздухе ловить будут




x x x


     Я выпью бразильского кофе
     Голландскую курицу съем
     И вымоюсь польским шампунем
     И стану интернацьонал

     И выйду на улицы Праги
     И в Тихий влечу океан
     И братия станут все люди
     И Господи-Боже, прости




x x x


     Вот в очереди тихонько стою
     И думаю себе отчасти:
     Вот Пушкина бы в очередь сию
     И Лермонтова в очередь сию
     И Блока тоже в очередь сию
     О чем писали бы? -- о счастье




x x x


     В полуфабрикатах достал я азу
     И в сумке домой аккуратно несу

     А из-за прилавка совсем не таяся
     С огромным куском незаконного мяса

     Выходит какая-то старая блядь
     Кусок-то огромный -- аж не приподнять

     Ну ладно б еще в магазине служила
     Понятно -- имеет права, заслужила

     А то -- посторонняя и некрасивая
     А я ведь поэт, я ведь гордость России я

     Полдня простоял меж чужими людьми
     А счастье живет вот с такими блядьми




x x x


     Вот из очереди, гады
     Выперли меня
     Я стоял за виноградом
     Полакомиться мня

     Налетели злые бабы
     Говорят, что не стоял
     Ну, всю очередь-то не стоял
     Но немножечко-то простоял
     Рядом

     Как зверь влачит своей супруге
     Текущий кровью жаркий кус
     Так я со связочкой моркови
     С универсама волокусь
     Еще лучок там, может репка
     Картошечки пакетик-два
     Еще бутылочка там крепкой
     Чтоб закружилась голова




x x x


     Когда б немыслимый Овидий
     Зверь древнеримского стиха
     Ко мне зашел бы и увидел
     Как ем я птичьи потроха
     Или прекрасный сладкий торт
     Он воскричал б из жизни давней:
     За то ли я в глуши Молдавьи
     Гиб и страдал! -- За то, за то
     Милейший




x x x


     За тортом шел я как-то утром
     Чтоб к вечеру иметь гостей
     Но жизнь устроена так мудро --
     Не только эдаких страстей
     Как торт, но и простых сластей
     И сахару не оказалось
     А там и гости не пришли
     Случайность вроде бы, казалось
     Ан нет -- такие дни пришли
     К которым мы так долго шли --
     Судьба во всем здесь дышит явно




x x x


     Вот я котлеточку зажарю
     Бульончик маленький сварю
     И положу, чтобы лежало
     А сам окошко отворю
     Во двор и сразу прыгну в небо
     И полечу, и полечу
     И полечу, потом вернуся
     Покушаю, коль захочу




x x x


     Грибочки мы с тобой поджарим
     И со сметанкой поедим
     А после спать с тобою ляжем
     И крепко-накрепко поспим

     А завтра поутру мы встанем
     И в лес вприпрыжку побежим
     А что найдем там -- все съедим
     И с чистой совестью уедем
     В Москву




x x x


     Вот я курицу зажарю
     Жаловаться грех
     Да ведь я ведь и не жалюсь
     Что я -- лучше всех?
     Даже совестно, нет силы
     Вот поди ж ты -- на
     Целу курицу сгубила
     На меня страна




x x x


     Вымою посуду
     Зимним вечерком
     Еще лучше ночью
     Когда спят кругом

     Мою, вспоминаю:
     С этим вот я ел
     С этим выпивал
     С этим вот сидел

     А теперь где? -- нету
     Померли они
     Вечер посидели
     Вечерок один




x x x


     Веник сломан, не фурычит
     Нечем пол мне подметать
     А уж как, едрена мать
     Как бывало подметал я
     Там, бывало, подмету --
     Все светло кругом, я ныне
     Сломано все, не фурычит
     Жить не хочется




x x x


     Когда тайком я мусор выносил
     Под вечер, чтоб не видели соседи
     Неподалеку, в детский сад соседний
     Поскольку не имея, подлый, сил
     Вставать с утра на беспощадный зов
     Мусоросборочной святой машины --
     Я был преступник -- Господи, реши мне
     Иль умереть, или на Твой лишь зов
     Вставать




x x x


     Я с домашней борюсь энтропией
     Как источник энергьи божественной
     Незаметные силы слепые
     Побеждаю в борьбе неторжественной

     В день посуду помою я трижды
     Пол помою-протру повсеместно
     Мира смысл и структуру я зиждю
     На пустом вот казалось бы месте




x x x


     В последний раз, друзья, гуляю
     Под душем с теплою водой
     А завтра -- может быть решетка
     Или страна чужая непривычная
     А может быть и куда проще --
     Отключат теплую водичку
     И буду грязный неприличный я
     И женщине не приглянусь




x x x


     Я целый день с винтом боролся
     И победить его не мог
     Он что-то знал себе такое
     Чего никто уж знать не мог
     И я вскричал: Железный Бог
     Живи себе свое тая
     Но ведь резьба-то не твоя
     Хоть ее отдай! --
     Но он не поддался и на эту хитрость




x x x


     Вы слышите! слышите -- дождик идет! -
     Да нет -- это плачет сторонка восточная
     Вся

     Как будто рыдает труба водосточная
     Гулкая

     Иль примус небесный на кухне поет
     Как будто бы кто-то узлы увязал
     Беззлобный уже и летит на вокзал
     Казанский




x x x


     Вода из крана вытекает
     Чиста, прозрачна и густа
     И прочих качеств боле ста
     Из этого что вытекает? --
     А вытекает: надо жить
     И сарафаны шить из ситца
     И так не хочется, скажи
     За убеждения садиться
     А надо




x x x


     Вот плачет бедная стиральная машина
     Всем своим женским скрытым существом
     А я надмирным неким существом
     Стою над ней, чтоб подвиг совершила
     Поскольку мне его не совершить
     Она же плачет, но и совершает
     И по покорности великой разрешает
     Мне над собою правый суд вершить




x x x


     В ведре помойном что-то там гниет
     А что гниет? -- мои ж объедки
     За ради чтоб я человеком был
     О, милые мои! О, детки!

     Как я виновен перед вами!
     Я рядом с вами жить бы стал
     Да не могу уйти с поста
     Я человеком здесь поставлен
     На время




x x x


     Вот устроил постирушку
     Один бедный господин
     Своей воли господин
     А в общем-то -- судьбы игрушка

     Волю всю собравши, вот
     Он стирать себя заставил
     Все дела свои оставил
     А завтра может и помрет




x x x


     Вот жене сапожок залатал
     И без ярости всякой в речах там
     Пока Пушкин над долгом страдал
     А Некрасов над картою чахнул
     Пока Рейган спешил-размещал
     Там на Западе першинги новые
     А я жене сапожок залатал
     Начинайте -- вот мы и готовые
     С женой




x x x


     Когда я помню сына в детстве
     С пластмассовой ложечки кормил
     А он брыкался и не ел
     Как будто в явственном соседстве
     С каким-то ужасом бесовьим
     Я думал: вот -- дитя, небось
     А чувствует меня насквозь
     Да я ведь что, да я с любовью
     К нему




x x x


     О, как давно все это было
     Как я в матросочке своей
     Скакал младенцем меж людей
     И сверху солнышко светило

     А щас прохожих за рукав
     Хватаю: Помните ли, гады
     Как я в матросочке нарядной
     Скакал! ведь было же! ведь правда!
     Не помнят




x x x


     Конфеточку нарезывает он
     И на хлеб кладет
     О, деточка болезная
     Послевоенных лет

     Когда бы то увидел
     Какой капиталист
     То он при этом виде
     Весь задрожал б как лист

     Вот детка человечая
     Насекомая на вид
     Головкою овечею
     Над сладостью дрожит




x x x


     На прудах на Патриарших
     Пробежало мое детство
     А теперь куда мне деться
     Когда стал намного старше

     На какие на пруды
     На какие смутны воды
     Ах, неужто ль у природы
     Нету для меня воды




x x x


     Обидно молодым, конечно, умирать
     Но это по земным, по слабым меркам
     Когда ж от старости придешь туда калекой
     А он там молодой, едрена мать
     На всю оставшуюся вечность
     Любую бы отдал конечность
     Чтобы на всю, на ту же вечность
     Быть молодым
     Ан поздно




x x x


     Выходит слесарь в зимний двор
     Глядит: а двор уже весенний
     Вот так же как и он теперь --
     Был школьник, а теперь он слесарь

     А дальше больше -- дальше смерть
     А перед тем -- преклонный возраст
     А перед тем, а перед тем
     А перед тем -- как есть он слесарь




x x x


     А что нам эта грязь -- нищтяк!
     Подумаешь -- испачкал ножки
     А то начнешь строить дорожки
     Их строить эдак, строить так
     Асфальтом заливать начнешь
     А там глядишь -- да и помрешь
     Не прогулявшись




x x x


     Что-то воздух какой-то кривой
     Так вот выйдешь в одном направленье
     А уходишь в другом направленье
     Да и не возвратишься домой
     А, бывает, вернешься -- Бог мой
     Что-то дом уж какой-то кривой
     И в каком-то другом направленьи
     Направлен




x x x


     Я гуляю по Садовой
     Дохожу до Ногина
     Головы моей бедовой
     Участь определена

     Вот я на метро сажуся
     Доезжаю до себя
     Прихожу домой, ложуся
     Вот она и спит уж вся
     Бедовая




x x x


     Мальчик, мальчик, грамотей,
     Пионер-отличник!
     Расскажи-ка мне скорей,
     Что со мною станет?

     Он ответил: Ты пойдешь,
     Дяденька мой милый,
     Подскользнешься и попадешь
     Вон под тот автобус! --
     Спасибо, мальчик




x x x


     Бегущий, ясно, что споткнется
     Да и идущий, и летящий
     Да и лежащий, и сидящий
     И пьющий, любящий, едящий
     О первую же кость преткнется
     Поскольку очень уж бежит
     Идет уж очень и лежит
     Уж очень есть и пьет, и любит
     Вот это вот его и сгубит




x x x


     Заметил я, как тяжело народ в метро спит
     Как-то тупо и бессодержательно, хотя бывают и молодые на вид

     Может быть жизнь такая, а может глубина выше человеческих сил
     Ведь это же все на уровне могил

     И даже больше -- на уровне того света, а живут и свет горит
     Вот только спят тяжело, хотя и живые на вид




x x x


     Женщина в метро меня лягнула
     Ну, пихаться -- там куда ни шло
     Здесь же она явно перегнула
     Палку и все дело перешло
     В ранг ненужно-личных отношений
     Я, естественно, в ответ лягнул
     Но и тут же попросил прощенья --
     Просто я как личность выше был




x x x


     Какая стройная мамаша!
     Какой назойливый сынок!
     Ну что за жизнь такая наша! --
     Уединиться б на часок

     А в общем жизнь -- она права
     А то б такие вот мамаши
     Обязанности и права
     Позабывав, устои наши
     Поколебали бы вконец
     И что бы было? -- был пиздец




x x x


     Я болен был. Душа жила.
     Глотал таблетки аспирина.
     И только в чем душа жила? --
     Был слабже тушки херувима.

     Когда же стал я поправляться,
     Решил поправить я дела,
     Ах, ножки, ножки, ваша слабость
     Чуть-чуть меня не подвела.




x x x


     Вот ведь холодно немыслимо
     Что костей не соберешь
     А бывает соберешь --
     Что-то кости незнакомые
     А одни вот сплошь берцовые
     Как у петуха бойцового --
     Может, оно и полезнее




x x x


     Я немножко смертельно устал
     Оттого что наверно устал
     Жил себе я и не уставал
     А теперь вот чегой-то устал
     Оттого ли в итоге устал
     Иль от этого просто устал

     А после этого в песнях поют
     Мол, в стране у нас не устают




x x x


     Крылатым воскресеньем
     В крылатый месяц май
     Крылатым там каким-то
     Крылатым чем-то там
     Я вышел из подъезда
     Из дома своего
     Где я провел всю зиму
     И со своей семьей
     Я вышел и заплакал
     На корточки присел
     И мне не стало мочи
     И жить не захотел
     Вот я терпел всю зиму
     Был худ, но духом бел
     А тут такое счастье --
     И жить не захотел




x x x


     Известно нам от давних дней
     Что человек сильнее смерти
     А в наши дни уже, поверьте -
     И жизни тоже он сильней

     Она его блазнит и манит
     А он ей кажет голый шиш
     Его ничем не соблазнишь --
     Он нищенствует и ликует
     Поскольку всех уже сильней




x x x


     Сколько милых и манящих
     И вполне приличных дев
     Они пляшут, они пляшут
     Юбки ножкою поддев

     Гармонически трясутся
     И с улыбкой на устах
     Мимо рук моих несутся
     В чьи-то там объятья -- ах!




x x x


     Бывало столько сил внутри носил я
     Бывало умереть -- что сбегать в магазин
     А тут смотрю и нету больше силы
     Лишь камень подниму -- и нету больше сил

     Другое время что ли было, или
     В другом краю каком чужом жил-был
     Бывало скажешь слово -- и уговорил
     А тут что скажешь -- и уговорили
     Насмерть




x x x


     Пональюсь-ка жуткой силой
     Женщина вот поглядит
     Скажет: экий вот красивый
     Полюби меня, едрит!

     Я весь вздрогну, засвищу
     Да и силу всю спущу
     Незнамо куда




x x x


     Отойдите на пять метров
     А особенно девицы
     Я щас буду материться
     Воздуха пускать до ветру

     Отчего? -- да просто так
     Как бы некий жизни акт
     Спасительный




x x x


     Я понял как рожают. Боже
     Когда огромным камнем кал
     Зачавшись по кишкам мне шел
     Все разрывая там, что можно
     Я выл, рыдал, стенал, я пел
     Когда же он на свет явился
     Над ним слезою я залился
     Прозрачной, но он мертвым был




x x x


     Он испражнялся исправно
     Работал исправно и ел
     И пил и все-таки счастья
     Он в жизни своей не имел

     Судьба к нему что ли жестока
     Иль счастия нет вообще
     А может быть близость Востока
     А может быть что-то еще




x x x


     Вот стенами отградился
     Понавесил сверху крыш
     Заперся, уединился
     И позорное творишь

     И не видишь, и не слышишь
     Что оттуда твой позор
     Виден, словно сняли крышу
     И глядят тебя в упор

     Поднял очи -- Боже правый!
     Иль преступному бежать
     Иль штаны сперва заправить
     Или труп сперва убрать




x x x


     Такая сила есть во мне
     Не выйди она вся
     В нечеловечий запах ног
     Убийцей стал бы я

     И всяк сторонится меня
     Когда бы знать он мог --
     Бежал б мне ноги целовать
     Что не перерезал я здесь всех




x x x


     На маленькой капельке гноя
     Настоян домашний уют
     Нас мало -- нас двое! нас трое!
     Нас завтра быть может убьют
     Тю-тютю-тю
     Кому нужны вы, чтобы вас убивать?
     Вы! вы сами же нас и убьете! --
     Тю-тю-тю-тю-тю-тю-тю
     Ну, и убьем
     Ну и что




x x x


     Наша жизнь кончается
     Вот у того столба
     А ваша где кончается?
     Ах, ваша не кончается!
     Ах, ваша навсегда!
     Поздравляем с вашей жизнью!
     Как прекрасна ваша жизнь!
     А как прекрасна -- мы не знаем
     Поскольку наша кончилась уже




x x x


     Птицы весело поют
     В небе поднебесном
     А и следом разный люд
     Распевает песни

     Жизнь идет. А ведь вчера
     Думалось: Кончаемся!
     Конец света! Все! Ура!
     Как мы ошибаемся
     Однако




x x x


     Мой брат таракан и сестра моя муха
     Родные, что шепчете вы мне на ухо?

     Ага, понимаю, что я, мол, подлец
     Что я вас давлю, а наш общий Отец

     На небе бинокль к глазам свой подносит
     И все замечает и в книгу заносит

     Так нет, не надейтесь, -- когда б заносил
     Что каждый его от рожденья просил

     То жизнь на земле уж давно б прогорела
     Он в книгу заносит что нужно для дела




x x x


     Иному Бог не доверяет
     Микроба малого -- и тот
     До адской старости живет
     А к мне спокойно допускает
     И тараканов, и мышей
     И прочую скотину малую
     Он знает -- я их не избалую
     Но и не выгоню взашей
     Убью, разве что




x x x


     Как я пакостный могуч -
     Тараканов стаи туч
     Я гоняю неустанно
     Что дивятся тараканы
     Неустанству моему:
     Не противно ль самому?
     Конечно, противно
     А что поделаешь




x x x


     Вот на кухню выхожу
     Вот те сразу тараканы
     К одному я подхожу
     Здравствуй -- говорю -- дружище
     Узнаешь, мол? -- Узнаю
     Помнишь ли -- я говорю
     Как тебя чуть не сгубил я?
     Помню помню -- говорит
     Что за счастье жить с такими
     Вот




x x x


     Вот дождь идет, мы с тараканом
     Сидим у мокрого окна
     И вдаль глядим, где из тумана
     Встает желанная страна
     Как некий запредельный дым
     Я говорю с какой-то негой:
     Что, волосатый, улетим! --
     Я не могу, я только бегать
     Умею --
     Ну, бегай, бегай




x x x


     Обрыв обрывался и вниз уходил
     Где с ложечки я таракана кормил
     Он сил набирался и молча твердил:
     Постой, наберуся положенных сил
     Добром отплачу! -- А на что мне добро?
     Подкормишься, значит, чуток -- и добро
     И прикончу




x x x


     И твари ползущей из разных щелей
     Тайком самовольно шепчу: Благоденствуй
     И тут же оглядываюсь -- а не действую ль
     Несчастный противу я воли там чьей

     Которая гонит их всех на меня
     Меня ж на пути им поставила вещего
     С большими зубами, с глазами горящими
     Чтоб всех загубил, так и не замоля
     Себе прощения




x x x


     Вот таракан с распахнутым крылом
     По стенке бегает игриво
     На что тебе, крыло, мой милый? --
     Да чтобы Богу угодить
     Он любит, говорят, крылатых
     К тому ж оно не тяжело --
     Вот истинный ответ: коль нам не тяжело
     Так почему ж другим не угодить




x x x


     В чем душа у таракана
     Бедненького и живет
     Ручки-ножки, ножки-ручки
     Тоненькие и живот

     Оттого такой бессовестный
     Нету где душе в нем жить
     Где-то там она в коробочке
     В ватку завернута у него лежит




x x x


     Что же это, твою мать
     Бью их, жгу их неустанно --
     Объявилися опять
     Те же самы тараканы

     Без вниманья, что их губят
     Господи! -- неужто ль любят
     Меня
     Господи!

     В первый раз ведь так
     Господи!
     Нету слез!




16-ЫЙ БОЖЕСКИЙ РАЗГОВОР


     Сплю я, сплю я без просыпа
     В комнате средь бела дня
     То зайдет какая цыпа
     То заявится свинья

     Безнаказанная киса
     Миску со стола смахнет
     Под кроватью злая крыса
     Пол сосновый грызть начнет

     А за домом утки-гуси
     И другой рогатый скот
     Вот никак я не проснуся
     Уж который срок идет

     Ветер по небу проносит
     Облака из разных стран
     Бог наклонится и спросит:
     Что, родимый, подустал? --
     -- Да нет, ничего




x x x


     Чуден Днепр в погоду ясную
     Кто с вершин Москвы глядит
     Птица не перелетит
     Спи родная, спи прекрасная
     Я, недремлющий в ночи
     За тебя перелечу
     Все, что надо




x x x


     И Данте со своей Петраркой
     И Рилька с Лоркою своей
     Небесной триумфальной аркой
     Мерцают из страны теней
     И русскоземный соловей
     Когда пытается расслышать --
     Молчит и слышит только медь
     Да что он может там расслышать?!
     И он предпочитает петь




x x x


     Когда я случаем болел
     То чувствовал себя я кошкой
     Которую всегда немножко
     Поламывает между дел
     Она ж на солнышке сидит
     Обратную тому ломанью
     Энергью копит, а как скопит --
     Как вскинется да как помчится
     Ну хоть святых всех выноси




x x x


     Когда совсем мне было плохо
     Я кошкой по дому скакал
     И ночью ел крысиный кал
     И выздоравливал немножко
     А после все как отрыгну
     Поймаю подлую одну
     Такую
     И саму есть заставлю




x x x


     Они летают разные красивые
     Блистая опереньем на лету
     Я их беру, гляжу в глаза их синие
     И на землю холодную кладу

     Они лежат не в силах приподняться
     А я уже заместо их лечу
     И говорю им тихо: Полно, братцы
     Лежите там, я вам добра хочу
     Потом поймете




x x x


     Он через левое плечо
     Взглянул -- себя лисой увидел
     И через правое плечо
     Взглянул -- себя совой увидел

     Он весь напрягся и опять
     Себя самим собой увидел
     И ускакали они в лес
     Он сам же в городе остался




x x x


     А вот старушка мудрая как кошка
     У старика глупого как собачка
     Вытягивает пенсию-получку
     Чтоб не пропил у винного окошка

     А старичок слезясь взывает к небу
     И вырастает в зверя на полсвета
     Старушка раз -- и сразу на хребет ему
     И жилу рвет -- и старичок как не был




x x x


     Когда большая крокодила
     По улицам слона водила
     То следом всякая мудила
     Через неделю уж водила
     Своего слоника




x x x


     Как некий волк свирепый и худой
     Бюрократизм который выгрызает
     Гляжу на справочку, но Боже мой!
     Вот из нее росточек выползает
     Смеется, плачет, ручками плескает
     И к солнцу тянется, и всякое такое
     Ведь как убить живое!
     Хоть и волк
     Конечно




x x x


     Когда бы вы меня любили
     Я сам бы был бы вам в ответ
     К вам был бы мил и нежн... да нет
     Вот так вот вы меня сгубили

     А что теперь?! -- теперь я волк
     Теперь невидим я и страшен
     Я просто исполняю долг
     Той нелюбви моей и вашей




x x x


     Я певчим осмысленным волком
     Пройду по родимой стране
     И малою разве уловкой
     Поймаюсь и станется мне
     Представить, что будто не волк
     А птица -- и сразу весь толк
     И смысл
     Как бы смоется




x x x


     Кошачьей походкой Большого театра
     И нежными жабрами Малого тьятра
     И детскими воплями Детского тьятра
     Кошачьими жабрами малой дити
     Проходит живая всего посреди
     Махроть
     Всея Руси




x x x


     Ворон сверху покосился
     На меня, да на меня
     Я -- одежды поправлять
     Можт, пиджак перекосился:
     Что ты, черный гад, воззрился
     На меня, аль незнаком?
     А он мне русским языком:
     Да ты чего засуетился?
     Просто сладким вдруг душком
     Потянуло




x x x


     Эко чудище страшно-огромное
     На большую дорогу повылезло
     Хвост огромный мясной пораскинуло
     И меня дожидается, а я с работы иду
     И продукты в авоське несу
     Полдесятка яичек и сыру
     Грамм там двести, едри его мать
     Накормить вот сперва надо сына
     Ну, а после уж их замечать
     Чудищ




x x x


     Олень, сова, медведь и кот
     Собрались жизнь вести совместную
     Неразличимую и вот
     И получился чистый я
     А я как раз наоборот --
     Собрался жизнь вести раздельную
     А тут и смена подоспела




x x x


     Мне нежный голос комариный
     Мне летним вечером и странным
     То голосом мне шепчет Анны
     То имя шепчет мне Марины
     А то взлетая в поднебесье
     Все звоном заполняет страстным:
     Не плачь, дитя, не плачь напрасно
     Твоя слеза на труп безгласный
     Живой росой не упадет...
     А то и вовсе пропадет




x x x


     На каждый маленький укус
     Нисходит с неба Иисус
     На ранку молча он глядит
     Она ж -- как паучочек горький
     Как тварь обиженная горько
     Она бежит к Нему, бежит
     Приласкаться




x x x


     Моего тела тварь невидная
     Тихонько плачет в уголке
     Вот я беру ее невинную
     Держу в карающей руке

     И с доброй говорю улыбкой:
     Живи, мой маленький сурок
     Вот я тебе всевышний Бог
     На время этой жизни краткой
     Смирись!




x x x


     Я вышел к подъезду из лифта и тут
     Коня вороного подводят
     Берут пистолет и курки его взводят
     Коня убивают и в землю кладут
     И землю хребтом разгребая
     Оттуда змея гробовая
     На лапах выходит -- и ужас и жуть!
     Мне страшно! я падаю! я ухожу
     В раздумье!




x x x


     Вот шагом строевым волчица
     Проходит зимнею Москвой
     За нею что-то волочится
     Как красный на снегу подбой
     Пред ней бегут все оробелые
     Я подхожу к ней черно-белая:
     Иди домой! -- говорю
     А где дом мой? -- рычит она
     Дом твой в доме отца твоего! -- говорю я
     А кто отец мой? -- спрашивает
     Кто отец твой? --
     Кто отец мой? --
     Тогда я -- отец твой!




x x x


     В пучинах жизни погибая
     В московском проливном дожде
     Как тут не вспомнишь Бао Дая
     На светлом боевом коне

     Как он летит и шашкой метит
     В какой-то холмик земляной
     Оттуда же большие дети
     Драконовы бегут толпой
     Окровавленные




x x x


     Иду по полыни я по белене
     Навстречу мне Жуков на белом коне
     Лицо его словно кипящий алмаз
     Но не отвожу я невинная глаз
     Ему говорю: Что твой конь-то рыдает?
     -- Уж больно лицо твое дивно пылает! --
     Отвечает он
     -- И твое пылает дивно! -- говорю
     -- И Твое ослепительно, словно солнце в зените! -- говорю
     -- И Твое нестерпимо пылает, как свод золотой небес! -- говорит он
     -- Смотреть невозможноооо! -- рыдает конь




x x x


     А много ли мне в жизни надо?
     Уже и слова не скажу
     Как лейбницевская монада
     Лечу и что-то там жужжу
     Какой-нибудь другой монаде
     Она ж в ответ мне: Бога ради
     Не жужжи




x x x


     Античных пара соболей
     Под утро как-то к мне явилась
     В мою постель стремглав забралась
     И стала есть меня с бровей

     Я чувствовал прокол зубов
     И легкую порою тряску
     Я это ощущал как ласку
     Оставленных полубогов
     Нам в наследство




x x x


     Вот девочка котеночка ласкает
     О, трогательно как в один слились
     Головки две -- кошачья и людская
     В невинный и пушистый организм

     И если вдруг какой злодей нейтронный
     Их сверху страшным светом обольет
     Сдается, волоска на них не тронув
     Господь к себе их на небо возьмет

     Меня же в землю втопчет на три метра
     За подлое стихотворенье это
     А что же делать? --
     Ведь правда




x x x


     Ах ты, гадина такая! --
     Крысе говорит Мария
     Бродит вкруг нее с поленом
     Крыса щерится, на стену
     Прыгает прыжком опасным
     Падает, кричит ужасно:
     Дай уйти! Не то я внуков
     И детей перекусаю! --
     Ах ты, гадина! -- Мария
     В череп ей бревно бросает
     Крыса падает на землю
     И кричит как поросенок
     Ах ты, гадина такая!
     Дети плачут сквозь просонок
     Крыса плачет умирая




x x x


     Вот крыса в доме завелась
     Я подхожу к ней Авела'сь
     Видизменившейся немножко
     Как тихая большая кошка
     И говорю ей: Вот, я -- кошка!
     Она понюхала немножко
     И говорит: Нет, ты не кошка!
     А кто же я? --
     Не знаю кто, но не кошка! --
     Хорошо, --  говорю я --  поло- жим, я не  кошка! но  я говорю, что я --
кошка!
     Ну,  ладно, раз ты говоришь,  что  ты  кошка, значит ты  --  кошка!  но
вообще-то ты -- не кошка! --
     Да, вообще-то я -- не кошка! -
     Вот я и говорю! --
     А что тут говорить-то! это и так ясно! --
     Да, ясно! --
     Вот и хорошо! --
     Вот и хорошо!




x x x


     Лев возлежал на берегу реки
     Меланхолическим движением руки
     Он на песке как на сыпучей книге
     Начертывал живое слово нигиль
     Что он имел в виду? или осоловев
     Начертывал, что в голову придет
     А время между тем как он чертил идет
     Он все-таки прекрасен этот лев
     Не наш




x x x


     А вот идет тамильский тигр
     Ему навстречу тигр индийский
     И там и африканский лев
     Да и медведь подходит русский
     И ставят общую свечу
     И смотрят сообща на Запад
     И чуют дивный женский запах
     А это я лечу




x x x


     Ну, сколько съест мышонок-то зерна сырого непеченого
     Куда Бухарин подложил стекла толченого
     Ну, грамм! ну, два! ну, три! -- и вот его
     Уже несут! а все же жаль животного
     Да и Бухарина жаль
     Такая жизнь амбивалентно-жестокая




x x x


     Тетя Мотя, наш отряд
     Хочет видеть поросят! --
     Прочь отсюда, изверги вы розовые!
     Отцеубийцы вы! Павлики вы Морозовы!
     Не доверю вам своих поросяток родимых розовых




x x x


     Подросткового утенка
     Задавил велосипед
     Жизнь устроена так тонко
     Жил утенок -- теперь нет

     Смерть пристроила утенка
     Ну а что велосипед? --
     Он все ездит, он все давит
     На него управы нет




x x x


     Вот мышка побежала и споткнулась
     Да и на спинку вдруг перевернулась
     Лежит на спинке лапками болтая
     И я как раз тут подошел
     И к ней нагнулся пузик щекотая
     Она же говорит мне: Данке шён
     И я ей отвечаю: Битте шён
     Она опять мне тихо: Данке шён
     А я опять ей тихо: Битте шён
     Она уже совсем замирая: А что "битте шён"? --
     А то  что  вот  другой рукой  никак  ножичек  острозаточенный в кармане
подлом не отыщу




ЭПИГРАММА В СТАРИННОМ СТИЛЕ


     Вот кот поймав мышонка Итер
     И все права его поправ
     Ему ж и говорит: Юпитер!
     Ты сердишься -- значит не прав
     Ты




x x x


     Котенку кошечка тащит
     Отловленную мышку
     А мышка плачет и пищит
     Да и котенок-то -- детишка
     А все уж жалости в нем нет
     Глядит горящим глазом...
     А вырастет! а выйдет в свет!
     Вот я ухлопаю их разом
     Для справедливости




x x x


     Куриный суп, бывает, варишь
     А в супе курица лежит
     И сердце у тебя дрожит
     И ты ей говоришь: Товарищь! --
     Тамбовский волк тебе товарищ! -
     И губы у нее дрожат
     Мне имя есть Анавелах
     И жаркий аравийский прах --
     Мне товарищ




x x x


     Ел шашлык прекрасный сочный
     А быть может утром рано
     Эти бедные кусочки
     В разных бегали баранах

     Разно мыслили, резвились
     А теперь для некой цели
     Взяли да объединились
     В некий новый, некий цельный
     Организм




x x x


     Выходит пожилой крестьянин
     Ему корова говорит:
     Родной, поляжем здесь костями
     Но будем жить как Бог велит

     А как он. Бог, тебе велит? --
     Ей мудрый говорит крестьянин:
     Быть может он полечь костями
     Тебе, кормилице, велит
     А мне нельзя




x x x


     Вот журавли летят полоской алой
     Куда-то там встревоженно маня
     И в их строю есть промежуток малый
     Возможно это место для меня

     Чтобы лететь, лететь к последней цели
     И только там опомниться вдали:
     Куда ж мы это к черту залетели?
     Какие ж это к черту журавли?!




x x x


     Мягко бережком вдоль речки
     Босой крадется человек
     На бугру стоят овечки
     Смотрят над водами рек

     Что крадется тот-то, первый? -
     Не второго ли убить? --
     Бог все знает предусмотрит --
     Значит можно и убить
     Если можно




x x x


     Вот завился дым колечком
     Вышла кошка на крылечко
     А что она видит --
     Она видит праздник
     Люди в разном виде
     Но не безобразники
     А что кошке делать? --
     Стала она грустна
     У них, у людей -- идеи
     А моя жизнь пуста --
     И поджала губки




x x x


     Вот курица совсем невкусная
     Но, Господи! -- подумать ведь --
     Ей было бегать и страдать:
     Ведь вот ведь -- я совсем невкусная!
     Ведь это неудобно есть
     Коль Дмитрий Алексаныч съесть
     Меня надумает




x x x


     Кошечка бегает, глазом сверкает
     Когтем об пол ненароком шуршит
     Складно мешочек пуховый ей сшит
     Бог ее смотрит и взглядом ласкает
     Мышку на радостях ей попускает
     Мышка заранее вся и дрожит:
     Чем же я хуже? -- бессильно взывает
     А ты и не хуже -- ей Бог говорит
     Лучше даже




x x x


     И мышка и малый кузнечик
     Стрекочут, ети же их мать
     Что скажешь ты им, человече? -
     Так что же им бедным сказать?
     Играйтесь на травке пушистой
     Но только вот сунитесь в дом
     Я как тараканов-фашистов
     Вас смерти позорной предам
     Гадов

     Фашистов недобитых
     Блядей ебаных
     Сукой буду
     Предам




x x x


     Зверь сидит и горько плачет
     Кармы над неразберицей --
     В следущем рожденьи, значит
     Предстоит ему родиться
     Человеком полуголым
     И с душою поразимой
     Прожигаемой глаголом
     Совестью невобразимой --
     Страшно!




x x x


     Проступайте же во мне
     Человеческие боли
     Чтобы стал я поневоле
     Мерзопакостным вполне

     А то вот живу как кошка
     Много вижу, мало ем
     Скоро мудрый уж совсем
     Распластаюсь вдоль окошка




x x x


     Рука бойца всю ночь болела
     Ее томило и ломало
     А как светать под утро стало
     Страна в восторге увидала --
     Рука как дом огромный стала
     Все разрастаясь на глазах
     И все вскричали: то Гундлах
     Воин




x x x


     Нога чегой-то там болит
     Какой-то видно паразит
     Завелся, вот сейчас возьму
     Лекарство да и изведу
     Злодея, да и ногу тоже
     Спасу..., а между ними, Боже!
     Любовь, быть может!
     Неземная!
     Это мне -- боль
     А им -- любовь!




x x x


     Всю жизнь темнеет понемногу
     Боец с утра лишь только ногу
     Поставит в кованый сапог
     А глядь -- опять темно и враг
     Опять невидим, хоть ложись
     Обратно спать -- и так всю жизнь




x x x


     В чистом поле, в чистом поле
     В чистом поле кто лежит --
     Пуля мертвая лежит
     Тело рядышком лежит
     Каждый сделал свое дело
     Пуля -- смертное, а тело --
     Тоже ведь не скажешь смело
     Что бессмертное




x x x


     Ночью ли темною, полем ли чистым
     Да на безмолвном коне
     Вот они едут -- живые чекисты
     А вот и скрылись во мгле

     Скрылись -- не скрылися, скрылися кабы
     Вот я на шлях выхожу
     Вот я, простая советская баба:
     Скрылись, не скрылись -- гляжу

     Вота лежат они, бедные трупики
     Выну из уст удила
     И зарыдать зарыдаю: Мой глупенький
     Я же тебя родила
     Для счастья




x x x


     Она прошла буденовской походкой
     Как сабельной петромосковский след
     Как рысь! как Русь! как мука! Мекка! водка!
     Я мертвая глядела ей вослед
     Я ж говорила: Там где жизни нет --
     Там смерть
     В охотку




x x x


     Когда под древнею Москвою
     На страшной глубине как сон
     Вселенский полз Наполеон
     Подобен призрачному рою
     Предощущений смутных
     Когда-нибудь под утро
     Я выходила и гуляла
     И прутиком определяла
     Где он ползет




x x x


     Ой, ты мое тело
     Что ж ты так вспотело

     Раз по Красной площади прошло
     А уж все по'том изошло

     Али площадь не блаженная
     Вкруг Василия Блаженного

     Али площадь не красна
     Али сущность не ясна




x x x


     Вот мой мизинец болевает
     В нем кость живет себе хозяйка
     Туда-сюда пройдется зябко
     А то поднимет страшный вой:
     Я не хочу на свете жить!
     А то вдруг явится в мундире:
     Я в армию иду служить
     В защиту мира




x x x


     Эй, пойди сюда, нога!
     Не нога ль ты мне на милость?
     -- Нет вот, я тебе рука! --
     Эка все переменилось
     Вокруг
     А то, бывало, крикнешь: Эй,  пойди- ка,  сюда! не нога ли ты мне на ми-
лость Богом данная, а?! -- Нет, -- отвечает подлая -- рука я  твоя, Богом на
милость тебе данная! -- эка, милая моя, как все вокруг переменилось!




x x x


     Никто не хочет меня слушать
     Кому повем1 печаль мою
     Вот ногу я беру свою:
     Послушай ты меня, послушай
     Моя печальная нога
     Жизнь безутешно высока!
     Чего молчишь, пузырь лишайный?
     И вот она уж утешает
     Склонившись надо мной

     1 Sic -- С. В.




x x x


     Вот пуля вражая взошла
     Над живой частью его жизни
     И в тело мягкое вошла
     И вот живет он мертвой жизнью

     Дома детей он посещает
     Места так милые ему
     И все дозволено ему
     Живьем, но не прикосновеньем




x x x


     Ой, головушка болит
     Как была б она гранит
     Или мрамор белый
     Так не болела б
     А среди площади стояла
     И следила строго
     Чтоб у других болела
     Коль живые, гады!




x x x


     Отбежала моя сила
     На полметра от меня
     Я лежу, ее бессильно
     Достопамятно браня:
     Ах ты, подлая и рыжья
     Ну, чуть-чуточку, едрит
     Подойди ко мне поближе!
     А она и говорит:
     Пшел вон, старый




x x x


     Вот приходит она, боль
     Как зверушка малая
     Всяк бежит ее убить
     А я вот ее балую
     Пусть побегает -- говорю
     Но не очень больно
     Она ж склонит ко мне головку
     И прошепчет: Больно! --
     Дай тебя я пожалею
     Бедная моя




x x x


     Зуб был горячий как струя
     Вдруг обнажившегося ада
     И все были смертельно рады --
     Врачиха рада, дети рады
     И люди рады, но не я
     И все бежали воперед
     Крича: Сейчас прикончим гада!
     Но я взмолился: Не..., не надо!
     Не тро..., не трогайте меня!
     Вот троните -- и все зальет
     Неотмывающимся ядом
     Вплоть до небесного Кремля
     Отойдите!
     Пусть я один погибну




x x x


     Господи, страшно смотреть на ребенка
     Глянешь -- а он в одночасье помрет
     Как-то не так тебя, скажем, поймет
     Да не опомнится -- дело-то тонкое
     Да и обратно ведь -- ведь не уйдешь
     Вот ведь, удержишься -- да и помрешь
     Сам




x x x


     Счастье, счастье, где ты? где ты?
     И в какой ты стороне?
     Из-под мышки вдруг оно
     Отвечает: вот я! вот я!

     Ах ты, милое мое!
     Детка ненаглядная!
     Дай тебя я пожалею
     Ты сиди уж, не высовывайся




x x x


     Прекрасной летнею порою
     В саду вечернем я гуляла
     И птица с женской головою
     Печально надо мной летала

     И Анны голосом мне пела
     Марины голосом кричала:
     Отдай, отдай мне свое тело!
     Я все, я все начну сначала! -
     Я смутилась и ушла в дом




x x x


     Девушка пройдись и встань
     Лет семнадцать тебе вроде
     Ты прекрасна при народе
     Словно трепетная лань

     Ну а я уж стар и зол
     Сорок лет мне будет вроде
     Как поэт я при народе
     А по правде -- как козел




x x x


     Я на большой горе стояла
     И сердце мне орел клевал
     И медленно околевал
     И кудри я его ласкала
     И свое сердце проклинала:
     И, мое каменное сердце!
     Ты разве пища для младенцев
     Небесных
     О-о-о!




x x x


     Было время такое
     Что шея была у нее молодая
     А теперь она просто сама молодая
     А шею оставим в покое
     И прочее тоже оставим в покое
     Просто может быть шея такая
     А прочее -- все молодое
     Да и сама молодая




x x x


     Вот они девочки -- бедные, стройные
     С маленькой дырочкой промежду ног
     Им и самим-то не в радость такое-то
     Да что поделаешь, ежели Бог
     Ежли назначил им нежными, стройными
     С маленькой дырочкой промежду ног
     Он уж и сам не в восторге-то, Бог
     Да что поделаешь -- сразу такое-то
     Не отменишь




x x x


     Она вскричала: Боже! Боже!
     Закрой во мне что только можешь
     Что должен я в тебе закрыть? --
     Вот эту маленькую дырочку
     Почти мышиную что норочку
     Неразличимую, едрить
     Почти! --
     Зачем же должен я закрыть
     Коли она неразличима
     Почти? --
     О, Господи, но ведь мужчина
     Он вездесущий ведь, едрить
     Почти! --
     И что ж он ведает такое
     Что я ему не попускаю? --
     Все, все он ведает такое
     Почти! --
     А ты? -- А я бела как соболь
     Почти! --
     И что? -- Нет мерзости во мне
     Почти! --
     А он? --А он к тому не приспособлен
     Почти! --
     И что? -- Спаси! Пусть он вовне
     Так и остается!
     Зачем же он тебе вовне?
     Тогда убей, убей его во мне!
     Убей! убей! убей! убей




x x x


     Ветер воет-завывает
     Прямо кости вынимает
     Вынет так одну вот кость
     Понесет куда невесть
     Понесет куда -- незнамо
     -- Кто-то в дверь стучится, мама! --
     Глядь -- а там уже как гость
     Самоотдельный
     Она же самая и стоит -- кость
     Но страшная неузнаваемая, что и не
     скажешь -- кость! угадаешь лишь что
     она, но словно истиной и властью неве-
     даной преображенная и облеченная




x x x


     Она лежала и была
     О Господи! -- была -- о, Боже!
     Обтянутая гладкой кожей
     Жива и мертвенно бела
     А красное внутри все было
     Иль показать его забыла
     Решила ли его скрывать...
     А может что такое знала
     Что мне и вовсе не понять




x x x


     Вот что-то левое плечо
     Живет совсем меня отдельно
     То ему это горячо
     То ему это запредельно

     А то вдруг вскочет и бежать
     Постой, подлец! внемли и вижди
     Я тебе Бог на время жизни
     А он в ответ: Едрена мать
     мне бог




x x x


     Смерть словно зернышко сидит
     Промежду пальцев руки левой
     С ней по утрам он говорит
     И подрастает она тихо

     Когда ж от слова вырастает
     В размеры девушки отдельной
     Ее гулять он отпускает
     Но к вечеру она уж с ним




x x x


     Я в чистое окно взглянула
     И стало душно -- не вздохнуть
     Я быстро лифчик расстегнула
     И белый свет как зверь на грудь
     Мне бросился и не вздохнуть
     Стало
     Пуще прежнего




x x x


     Куда это поезд меня волочит
     А я не хочу! Отпусти меня к маме!
     Ковыль я цепляю губами
     И кровь придорожную кромку мочит
     И к небу лицо поднимаю в слезах
     О, странствия муза осьми головах!
     О, тати, дитятю оттутати к тяте
     Простя отпустите! Но тати: тю-тю --
     Говорят




x x x


     В чистом поле я гуляла
     Да на травку прилегла
     А пока тело отдыхало
     Я на время перешла
     В синеглазую кукушку
     Полетела-прилетела --
     Нету тела на опушке
     Волки съели мое тело
     А может, где скитается
     Без меня, может с китайцем
     Каким
     Живет




x x x


     Куда ты, смелая малышка
     Бежишь как милая зверюшка
     Еще ведь малое немножко
     И --

     Отвалится сначала ножка
     Потом и следующа ножка
     Потом отвалится головка
     Потом, и говорить неловко --
     Уже такое, что и кошка
     Есть не станет




x x x


     Беги, беги, вода живая
     Изнеженная, душевая
     Лиясь, как из любви фиала
     Вот здесь и женщина стояла
     И гладких членов либидо
     Вот этою мочалкой млела
     Дай-ка и я потру, а то
     Какой-то зуд пошел по телу
     Содрогающий




x x x


     Вот полюбовница ему
     Воткнула в сердце ножик острый
     И он упал отдельным монстром
     Не обращаясь ни к кому
     Не очень даже и страдая
     Лишь где-то в дальнем уголке
     С-под ногтя правой ли руки
     Блестели глазки Бао Дая
     Хитрющие




x x x


     Вот и лето постоянно
     Убегающее вдаль
     Счастье здесь кусочек отстояло
     Но зато уж навсегда

     Словно ангелы обняли
     Этот шарик небольшой
     Пуховыми нежными крылами
     А он все-таки ушел




x x x


     Прекрасные родимые болезни
     От подлого здоровья защищают
     Чтоб не сожрало сразу нас до смерти:
     Как ангелы порою навещают
     И натирают черным горьким медом
     Чтобы здоровью было неповадно
     Нас слизывать могучим языком




x x x


     Возле нашего подъезда
     Всякой твари посреди
     Вышел ангел полуместный
     Посидеть -- ну, посиди
     Потому что всяко место
     Всякой сущности пригодно
     Нам судить их неспособно
     Им судить нас -- Бог прости
     Их




x x x


     Этот мир придумать мало
     Его надо полюбить
     А то вот таких вот брошенных
     Сколько бродит их едрить
     Здесь костями громыхая
     Нас пугая по ночам
     Уходи, проклятый призрак!
     Там отъешься где-нибудь
     Тогда и приходи




x x x


     Ох и мудрый я как Гете
     Даже страшно самому
     Потому что мудрость эта
     Страшна честному уму
     Потому что начинаясь
     Безобидно, так сказать
     Истончается кончаясь
     Где ничего не доказать




x x x


     Когда б мне девушкою быть
     Кудрями нежными увитой
     Я не хотел бы быть Лолитой
     Наташею Ростовой быть
     Хотел, хотя Лолита ведь
     Прекрасный образ невозможно
     Я понимаю как художник
     Но для себя хотел бы быть
     Наташей Ростовой




x x x


     Вся-то местность затуманилась
     Не видать кругом ни зги
     А слезой око отуманилось:
     Где ты, милый мой Мизгирь! -
     Плачет бедная Снегурочка
     А немец Зингер подошел:
     Ты не плакай, бедна дурочка
     Все есть очень хорошо
     Слушай нас, немцев




x x x


     Кто выйдет, скажет честно:
     Я Пушкина убил! --
     Нет, всякий за Дантеса
     Всяк прячется: Я, мол
     Был мал!
     Или: Меня вообще не было!
     Один  я  честно выхожу  вперед и говорю:  Я!  я убил его  во исполнение
предначертания  и вящей его славы! а  то никто ведь  не выйдет и  не  скажет
честно: Я  убил  Пушкина! -- всяк прячется за спину  Данте- са  -- мол, я не
убивал! я был мал тогда! или еще вообще не  был! -- один я выхожу и гово- рю
мужественно: Я! я убил его во исполнение предначертаний и пущей славы его!




x x x


     Памятник Пушкину сложивши
     Пожитки своих медных дел
     Сказал: Вот я в иной предел
     Иду, вам честно отслуживши

     Лелеять буду там один
     Я душу -- бедную малютку
     Не глядя вверх, где в славе жуткой
     Сидит мой прежний господин
     А ныне -- брат ощутимый




x x x


     И самый мало мальский Гете
     Попав в наш сумрачный предел
     Не смог, когда б и захотел
     Осмыслить свысока все это
     Посредством бесполезных слов
     Он выглядел бы как насмешник
     Или как чей-нибудь приспешник
     Да потому что нету слов




x x x


     Привиделся сон мне вчера и назавтра:
     Чудовище в виде Большого театра
     С огромною Пушкинскою головой
     На паре двух ножек и с бородой
     Большими устами щипало траву
     Я вовремя спрятал свою голову




x x x


     Внимательно коль приглядеться сегодня
     Увидишь, что Пушкин, который певец
     Пожалуй скорее, что бог плодородья
     И стад охранитель, и народа отец

     Во всех деревнях, уголках бы ничтожных
     Я бюсты везде бы поставил его
     А вот бы стихи я его уничтожил --
     Ведь образ они принижают его




x x x


     Невтерпеж стало народу
     Пушкин! Пушкин! Помоги!
     За тобой в огонь и в воду
     Ты нам только помоги

     А из глыби как из выси
     Голос Пушкина пропел:
     Вы страдайте-веселитесь
     Сам терпел и вам велю




x x x


     Судьба художника хранила
     От славы лет до тридцати
     От неприличной той почти
     Так, что почти похоронила
     А там уж, после тридцати
     И хоронить почти не надо
     Почти потусторонним взглядом
     Следит он ласковый почти
     Как там другие впрок, не впрок
     Едят почти его кусок




x x x


     Вопрос о хорошем вкусе -- вопрос весьма мучительный
     Тем более, что народ у нас чрезвычайно впечатлительный

     Как часто желание отстоять и повсеместно утвердить хороший вкус доводит
людей до ожесточения
     Но  если   вспомнить,   что  культура  многовнутрисоставозависима,  как
экологическая среда, окружение

     То стремление отстрелять дурной вкус как волка
     Весьма опасная  склонность,  если мыслить  культуру  не на  день-два, а
надолго

     В этом деле опаснее всего чистые и возвышенные порывы и чувства
     Я уж не говорю о тенденции вообще отстреливать культуру и искусство




x x x


     Я в Малый захожу театр
     И нету в Малом мне отрады
     Я выхожу тогда -- а рядом
     Такой же, но Большой театр

     Кто их в соседстве поместил
     А не раздвинул верст на двести
     В одном бы поместил злодейства
     В другом бы радость поместил

     И каждый по себе театр
     Там выбрал бы иль заслужил бы
     Один бы шел в большой театр
     Другой бы в малом тихо жил бы




ВТОРОЕ БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ: БЫТЬ ЗНАМЕНИТЫМ НЕКРАСИВО


     Когда ты скажем знаменит --
     Быть знаменитым некрасиво
     Но ежели ты незнаменит
     То знаменитым быть не только
     Желательно, но и красиво
     Ведь красота -- не результат
     Твоей возможной знаменитости
     Но знаменитость результат
     Есть красоты, а красота спасет!
     А знаменитым быть, конечно, некрасиво
     Когда уже ты знаменит




x x x


     Лишь начну песню писать --
     Песня грустная выходит
     Братцы, что ж это выходит! -
     Не дают песню писать

     Ну-ка разойдитесь, гады
     И помрите -- добром прошу
     Я за русскую за песню
     Всех вас, гады, удушу




x x x


     Он в красной рубашоночке приходит
     Красивенький, молоденький такой
     Она же говорит: Иди домой! --
     Ей это дело, видно, не подходит

     Он петельку на горлышко пристроит
     И молвит: По ошибке, вишь, Господь
     Не в те края пристроил мою плоть
     Пойду назад, куда-нибудь пристроит
     В другое место




x x x


     Обходчик, обходчик, починщик колес
     И смазчик суставов вагонных
     Работай мучительно и непреклонно
     А то мы уйдем под откос

     Он черный в окно на меня поглядел
     И глазом блеснул и безумно запел:
     Откосы косы и откусы колес
     Мышкуй и стигнайся! нишкни и акстись!
     И полный атас
     Милый мой




x x x


     Эка деточка-Лолиточка
     Да Наташечка Ростовочка
     Эко всяко, эка попочка
     А по сути -- паразиточка

     Потому как прозвучит
     Глас последний расставаньица
     Попочка-то здесь останется
     А что туда-то полетит --
     Страшно и представить




x x x


     Когда я размышляю о поэзии, как ей дальше быть
     То понимаю, что мои современники
        должны меня больше, чем Пушкина любить

     Я пишу о том, что с ними происходит,
        или происходило, или произойдет --
         им каждый факт знаком
     И говорю им это понятным нашим общим языком

     А если они все-таки любят Пушкина больше чем меня,
        так это потому, что я добрый и честный: не поношу его,
         не посягаю на его стихи, его славу, его честь
     Да и как же я могу поносить все это, когда
        я тот самый Пушкин и есть




x x x


     Вот скульптор ваяет большого солдата
     Который как вылепится -- победит
     Чего ему скульптору больше-то надо
     А он уже в будущее глядит

     И там представляет другого солдата
     Поменьше, но и со звездой на груди
     Еще там такая же женщина рядом
     Что глиняного им дитятю родит

     И так заживут они не сиротее
     До вечности предполагая дожить
     А глядь -- у творца уж другая затея
     И в глиняной яме их прах уж лежит




x x x


     Я устал уже на первой строчке
     Первого четверостишья.
     Вот дотащился до третьей строчки,
     А вот до четвертой дотащился

     Вот дотащился до первой строчки,
     Но уже второго четверостишья.
     Вот дотащился до третьей строчки,
     А вот и до конца, Господи, дотащился.




x x x


     Как в Петрозаводске проездом я был
     Там петрозаводку себе полюбил

     Тогда говорил я ей: петрозаводка
     Беги, дорогая, скорее за водкой

     Нет, не побегу, -- отвечала, -- за водкой
     Навеки запомнишь ты петрозаводку




x x x


     Куда кругом ни бросишь взгляд
     Нет утешения для взгляда
     Кривулин вот из Ленинграда
     Сказал: ужасен Ленинград
     А мне казалось иногда
     Что там как будто посветлее
     И так похоже на аллею
     У царскосельского пруда
     Н-да-а-а




x x x


     Когда в Наталью Гончарову
     Влюбился памятный Дантес
     Им явно верховодил бес
     Готовя явно подоснову
     Погибели России всей
     И близок к цели был злодей
     Но его Пушкин подстерег
     И добровольной жертвой лег
     За нас за всех




x x x


     Словно небесной службой быта
     Вся жизнь моя озарена
     То слышу под собой копыта
     То со двора колодца дна
     Доносится мне трепет крыл
     Я вся дрожу и позабыла
     Что я хотел, и мог, и должна
     Была сказать




x x x


     Малая дитятя
     Прибежала к тяте
     Тятя, встань с кровати
     Потяни-ка сети! --
     А что тянуть их за концы?
     Знамо дело -- мертвецы
     Одни и попадаются --
     Факт




x x x


     Желанья опали и голос осел
     Когда я его вела на расстрел

     А в нем

     Желанья играли и голос бряцал
     Когда он мне пел свой Интернацьонал

     А у меня

     Желанья окрепли, но все же не стало
     Мне голоса и я его расстреляла
     Как врага контрреволюции




x x x


     В будущем как-нибудь детское тельце
     К тельцу прижмется шепча горячо
     Здесь вот покоится дедушка Ельцин
     А рядом покоится вождь Горбачев

     Ну, а другое такое же очень
     Тихое тельце прошепчет в ответ:
     А я вчера видела как среди ночи
     По полю бродит Пригов-поэт --
     Знаешь такого? --
     Нет! --
     Ну, и ладно




x x x


     Премудрость Божия пред Божиим лицом
     Плясала безнаказная и пела
     А не с лицом насупленным сидела
     Или еще каким таким лицом

     Вот так и ты, поэт, перед лицом народа
     Пляши и пой перед его лицом
     А то не то что будешь подлецом
     Но неким глубкомысленным уродом
     Будешь




x x x


     Когда я в Калуге по случаю был
     Одну калужанку я там полюбил

     Была в ней большая народная сила
     Меня на руках она часто носила

     А что я? -- москвич я, я хрупок и мал
     Однажды в сердцах я ей вот что сказал

     Мужчина ведь мужественней и сильней
     Быть должен -- на том и рассталися с ней




x x x


     Кто это полуголый
     Стоит среди ветвей
     И мощно распевает
     Как зимний соловей

     Да вы не обращайте
     У нас тут есть один
     То Александр Пушкин --
     Российский андрогин




x x x


     Когда мы с Орловым в Калуге лепили
     Рельеф, там солдаты у нас уходили
     А малые детки глядели им вслед
     Маленькие такие
     С Орловым любили мы то что лепили
     И между собою любовно шутили:
     Идеологический вот мол объект
     Под самое же завершение вещи
     Дело было, помню
     Одна из живых там случившихся женщин
     Застыла при виде дитяти лепного
     И молвила тихо: Вот мне бы такого!
     И был словно из-под земли этот глас
     И члены все одеревенели у нас
     Вот так мы искусством играем, бывает
     А народ, Орлов
     Искусство серьезно-таки понимает
     Недвусмысленно




x x x


     Мы будем петь и смеяться! --
     И мы будем петь и смеяться! --
     Да, но мы будем петь и смеяться как дети!
     Эх-хе-хе, а нам это уже не под силу




x x x


     Шостакович наш Максим
     Убежал в страну Германию
     Господи, ну что за мания
     Убегать не к нам а к ним
     И тем более в Германию!
     И подумать если правильно
     То симфония отца
     Ленинградская направлена
     Против сына-подлеца
     Теперь выходит что




x x x


     Два скульптора стоят перед стихией --
     В их мастерской вдруг прорвало сортир
     И жижа ползает между творений
     Так в верхний мир ворвался нижний мир

     Меж двух миров, обоим не ровня
     Они стоят, не по себе им стало --
     Вот верхний мир сорвется с пьедестала
     И их расплющит столкновенье сил




x x x


     Людмила Зыкина поет
     Про те свои семнадцать лет
     А что ей те семнадцать лет
     Тогда она и лауреатом
        Ленинской премии-то не была

     Вот мне про те семнадцать лет
     И плакать бы как про утрату
     Что приобрел я за последующие двадцать лет?!
     Оглядываюсь, шарю по карманам -- ни премии,
        ни почета, ни уважения, разве что
         в годах приобретение --
         да это все равно что утрата




x x x


     Так Лермонтов страдал над жизнью
     Ее не в силах полюбить
     И Шестов так страдал над книгой
     Ее не в силах разлюбить
     И Достоевский так над Богом
     Страдал не зная как любить
     Так я страдал над государством
     Пытаясь честно полюбить
     Вот так я среди всех страдаю
     И не хотят меня любить




БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ ТВЕРДЫХ ОСНОВАНИЙ ЖИЗНИ


     Я трогал листы эвкалипта
     И знамени трогал подол
     И трогал, в другом уже смысле
     Порою сердца и умы

     Но жизни, увы, не построишь
     На троганье разных вещей
     Ведь принцип один здесь: потрогал -
     А после на место положь




x x x


     Вот Достоевский Пушкина признал:
     Лети, мол, пташка, в наш-ка окоем
     А дальше я скажу, что делать
     Чтоб веселей на каторгу вдвоем

     А Пушкин говорит: Уйди, проклятый!
     Поэт свободен! Сраму он неймет!
     Что ему ваши нудные мученья!
     Его Господь где хочет -- там пасет!




ПИСЬМО ЯПОНСКОМУ ДРУГУ


     А что в Японии, по-прежнему ль Фудзи
     Колышится словно на бедрах ткань косая
     По-прежнему ли ласточки с Янцзы
     Слетаются на праздник Хоккусая

     По-прежнему ли Ямомото-сан
     Любуется на ширмы из Киото
     И кисточкой проводит по усам
     Когда его по-женски кликнет кто-то

     По-прежнему ли в дикой Русь-земле
     Живут не окрестясь антропофаги
     Но умные и пишут на бумаге
     И, говорят, слыхали обо мне




x x x


     Дай, Джим, на счастье плаху мне!
     Такую плаху не видал я сроду.
     Давай, на нее полаем при луне,
     Действительно -- замечательная плаха!
     А то дай на счастье виселицу мне,
     Виселицу тоже не видал я сроду.
     Как много удивительных вещей на земле,
     Как много замечательного народу!




x x x


     Вот я, предположим, обычный поэт
     А тут вот по прихоти русской судьбы
     Приходится совестью нации быть
     А как ею быть, коли совести нет
     Стихи, скажем, есть, а вот совести -- нет
     Как тут быть




x x x


     Когда пройдут года и ныне дикий
     Народ забудет многие дела
     Страх обо мне пройдет по всей Руси великой
     Ведь что писал! -- Но правда ведь была!
     То, что писал
     Черт те что писал
     И страх какой
     И правда ведь была
     И страх пройдет по всей Руси великой




x x x


     Стужа синяя с утра
     Снег алмазный расцветает
     Радостная детвора
     От восторга замирает

     Потому что этот край
     Эти детки, эта стужа
     Суть обетованный рай
     Замороженный снаружи
     И снутри для вечности
     Частной человечности
     В обход




x x x


     В Японии я б был Катулл
     А в Риме был бы Хоккусаем
     А вот в России я тот самый
     Что вот в Японии -- Катулл
     А в Риме -- чистым Хоккусаем
     Был бы




x x x


     Большой театр проходя
     Я видел балерин прекрасных
     С лицом кошачьего дитя
     И выправкой статуй древесных

     О, милые мои! -- подумалось --
     Пляшите, понимая мир
     Как нежно-каменный эфир
     Вот только б это все не сдвинулось
     Дыханьем жизни бронетанковой




x x x


     Я маленькая балеринка
     Всегда чего-то там такое
     А не чего-то там другое
     Моя прозрачна пелеринка
     О, я гордячка, я беглянка
     Бегу откуда-то куда-то
     И нету мне уже возврата
     О, Боже, где моя полянка? -
     В Большом театре, дитя мое




x x x


     Я маленькая балеринка
     Живущая на склоне лет
     Моя цветная пелеринка
     Повылиняла весь свой цвет
     А все не треплется, не рвется
     И словно Делия легка
     Да деревянная не гнется
     Моя изящная нога
     Сволочь, сука, блядь -- не гнется! не гнется! не гнется! не гнется!




x x x


     Я растворил окно и вдруг
     Весь мир упал в мои объятья
     Так сразу, даже страшно так
     Вот -- не обиделись собратья б
     Некрасов, Рубинштейн, Орлов -
     Но им я не подам и виду
     Я с ними как обычно буду
     Наедине же -- словно Бог
     Буду




x x x


     Когда бы жил я как герои
     Простые из моих стихов
     Да вот, увы, я их хитрее
     А ведь иначе мне нельзя
     Поскольку вот они -- герои
     А ведь иначе им нельзя
     За них хитра сама природа
     А за меня, кроме меня
     Кто хитрым будет?




x x x


     Нету мне радости в прелести цвета
     Нету мне радости в тонкости тона
     Вот я оделся в одежды поэта
     Вот обрядился в премудрость Платона

     Но не бегут ко мне юноши стройные
     И не бегут ко мне девушки чистые
     Все оттого, что в основе неистинно
     Жизнь на земле от рожденья устроена

     Бедные! что без меня вы здесь значите!
     Злые! оставьте меня вы в покое!
     Вот я сейчас вам скажу здесь такое --
     Все вы ужасной слезою заплачете
     Подлые




x x x


     Там где Энгельсу
     Сияла красота
     Там Столыпину
     Зияла срамота

     А где Столыпину
     Сияла красота
     Там уж Энгельсу
     Зияла срамота

     А посередке
     Где зияла пустота
     Там повылезла
     Святая крыса та

     И сказала:
     Здравствуй, Русь! Привет, Господь!
     Вота я --
     Твоя любимая махроть




x x x


     Среди древних лесов
     И бескрайних российских равнин
     Сошлись ДОСААФ
     И другой -- ОСОАВИАХИМ
     Сошлись в небесах
     Пуская губительный дым
     Один -- ДОССАФ
     И другой -- ОСОАВИАХИМ
     Когда же набегом лихим
     Погиб ОСОАВИАХИМ
     Над ним ДОСААФ зарыдал --
     В нем он брата родного, родимого
        брата узнал




x x x


     Пред ней я плакал как дитя
     И как дитя лобзал ей руки:
     О, я не вынесу разлуки! --
     И не надо! -- отвечала она шутя
     Что поделаешь? -- отвечала она шутя
     Всякое бывает! -- шутила она отвечая
     Вон, рушится что-то там! --
     отвечала она воздевая руки
     Рушится! рушится! гарью теплой
     тянет откуда-то! неведомо откуда!
     неведомо! но мной уже чуемо! --
     взвыла она, чернея лицом и телом
     Горит! горит! рушится! рушится!
     меня погребая! рушииится! -- взвывала
     она пеплом и гарью
     до самых корней покрываясь
     Меня нету! нету! нееетууу! --
     доносилось из глуби, вокруг оси
     центральной безумно и стремительно
     закружившейся

     Но я не вынесу, не вынесу разлуки!
     -- шептал я губами белыми,
     в пропасть клубящуюся головой
     склоняясь -- не вынесу!




x x x


     Так подмывает сей же час --
     К окну и крикнуть детворе:
     Какие Пленумы у нас
     Идут сегодня на дворе
     В июле-декабре-апреле-мае
     Как Пленум Пленуму да Пленумом хребет ломая
     Идет --
     Крикнуть бы




x x x


     Мне наплевать на бронзы многопудье
     И на медуз малиновую слизь
     Мне только бы с Небесной Силой
     На тему жизни переговорить:
     Куда ведешь? и где предел поставишь
     Где остановишь и где знак подашь?
     Скажи! скажи! Она же отвечает:
     Гуляй, гуляй, пока не до тебя
     Вот памятником лучше бы занялся
     Пока




x x x


     Нам всем грозит свобода
     Свобода без конца
     Без выхода, без входа
     Без матери-отца

     Посередине Руси
     За весь прошедший век
     И я ее страшуся
     Как честный человек




x x x


     Безумец Иван -- безумец первый
     Безумец Петр -- безумц второй
     А там и третий и четвертый
     А там и мы как есть с тобой
     И дальше, дальше поскакали
     Энергья все-таки какая
     Во всем




x x x


     Ярко-красною зимою
     Густой кровью залитою
     Выезжал Иван Васильич
     Подмосковный государь
     А навстречу подлый люд
     Над царем давай смеяться
     Что плешивый и горбатый
     Да весь оспой исковекан
     Два царевых человека
     Ой, Малюта да Скурата
     Два огромные медведя
     Из-за детской из-за спинки
     Государя выходили
     На кусочки всех порвали
     На лохмотья, на прожилки
     И лежит чиста-морозна
     Ярко-красная дорога
     На столицу на Москву




x x x


     Петор Первый как злодей
     Своего сыночечка
     Посреди России всей
     Мучил что есть мочи сам

     Тот терпел, терпел, терпел
     И в краю березовом
     Через двести страшных лет
     Павликом Морозовым
     Отмстил




x x x


     Когда он на Святой Елене
     Томился дум высоких полн
     К нему валы высоких волн
     В кровавой беспокойной пене
     Убитых тысячи голов
     Катили вымытых из почвы
     Он их пинал ногою: Прочь вы
     Подите! Вы не мой улов
     Но Божий




x x x


     Кругом зима, кругом царизм
     А я, бывало, к Ильичу
     Весенней ласточкой влечу
     Являя духа пароксизм:
     Идем, идем под светлы своды!
     Скорей, я муза есть свободы!
     А он отвечает: Не хочу
     Тебя
     Хочу другую




x x x


     Разыгрались в небе тучи
     Словно юноши нагие
     Я глядела на них с кручи
     Как московская княгиня

     Ах, как весело бы с ними
     Поиграться -- Поиграйся!
     А там голову и снимем
     Как красавице Настасье! --
     Какой Настасье? --
     А Романовой!




x x x


     Нет, в этом все же что-то есть
     Лет пятьдесят уж будет с лишком
     Лежит он в славном пиджачишке
     И думает о чем -- Бог весть

     Забавно все-тки по пути
     И ни в какую там ни шутку
     К нему под мавзолей зайти:
     Лежи, лежи, я на минутку

     Пришел, вот видишь, посмотреть
     На то, что от людского быта
     Как правило землей укрыто
     А надо б пред собой иметь
     Как правило




x x x


     Скажите мне, где этот мир ночует
     У Ленина на левом ли плече
     На правом ли..., но только лишь почует
     Что где-то там у прочих горячей --
     Он откочевывает причитая
     Под небо Кампучии чи, Китая
     Чи

     Ночное --
     И так всю жизнь




x x x


     Я возле Ленина хожу
     И слов, и слов не нахожу
     Волнуюсь: встанет иль не встанет
     А он встает из гроба чистый
     И спрашивает: Коммунистка?
     Я отвечаю: Я -- святая!
     Сам вижу -- отвечает -- а то
     чего бы я это встал вдруг




x x x


     Они нас так уже не любят
     Как Сталин нас любил
     Они нас так уже не губят
     Как Сталин нас губил

     Без ласки его почти женской
     Жестокости его мужской
     Мы скоро скуки от блаженства
     Как какой-нибудь мериканец
     Не сможем отличить с тобой




x x x


     Нет, Сталин тоже ведь -- не случай
     Не сам себе придумал жить
     Не сам себе народ придумал
     Не сам придумал эту смерть
     Но сам себе придумал сметь
     Там где другой бы просто умер
     Чем жить




x x x


     Когда Иосиф Сталин с Жуковым
     Поля Германьи обходил
     Один другому говорил:
     Вот сколько их детей и внуков их
     Сломил советский наш металл
     А Сталин тихо добавлял:
     И история




x x x


     Когда один в виде Небесной Силы
     Иосиф Сталин над страной летал
     То кто бы его снизу подстрелил? --
     Против небесных снизу нету силы
     Но все-тки его сверху подстрелили
     Не ушел




x x x


     Всей страною загрустили
     Всей душой изнемогли
     Когда в гроб его вместили
     На том свете разместили
     В центре нынешней земли

     Ну, а сверху глас Отчизны
     Вдруг раздался как живой:
     Эй, товарищ, больше жизни!
     Отпевай, не задерживай, шагай!




x x x


     О, страна моя родная
     Понесла ты в эту ночь
     И не сына и не дочь
     А тяжелую утрату
     Понесла ее куда ты?




x x x


     Он жил как пламенный орел
     Что даже Сталин-тигр
     Своей клешней его не поборол
     Среди взаимообразных игр

     Но старость -- ведь она не тигр
     И даже не орел
     Ногу отняла без всяких игр
     И он рухнул как подрубленная на
        лету топором под
         корень птица




x x x


     Лебедь, лебедь пролетает
     Над советской стороной
     Да и ворон пролетает
     Над советской стороной

     Ой ты, лебедь-Ворошилов
     Ой ты, ворон-Берия
     Ой, страна моя -- невеста
     Вечного доверия




x x x


     О, коммунисты, деточки златые
     Повсюду жизнь как чудище Батыя
     Огромным пальцем лезет в небеса
     И выколупливает там глаза
     Они текут -- и кто бы порицал
     Но это ж не интернационал!
     Ведь правда же!




x x x


     На саночках маленький гробик везут
     Везущие плачут и прочие стонут
     Кого там хоронят? кого там везут?
     Едва-едва зародившуюся свободу хоронят

     Братья! -- доносится шепот вокруг --
     Давайте, давайте, нагими телами
     Согреем ее, пусть погибнем мы сами
     Пусть вымрем мы все, но свобода будет вокруг




x x x


     А ну-ка, флейта, пыли средь и зноя
     Подруга Первой Конной и Второй
     Сыграй нам что-нибудь такое неземное
     Что навсегда б взошло над головой

     Сыграй-ка нам про воински забавы
     Или про страшный подвиг трудовой
     Заслушаются звери, встанут травы
     И люди лягут на передовой




x x x


     Как жаль их трехсот пятидесяти двух юных,
        молодых, почти еще без усов
     Лежащих с бледным еще румянцем
        и с капельками крови на шее среди дремучих московских лесов
     Порубанных в сердцах неистовым и матерым
        Сусаниным, впавшим в ярость патриота
     И бежавшим отсюда, устрашившись содеянного,
        и затонувшим среди местного болота

     Жаль их, конечно, но если подумать:
        прожили бы еще с десяток лишних шляхетских лет своих
     Ну и что? а тут -- стали соавторами
        знаменитого всенародного подвига,
         история запомнила их




x x x


     В гостинице я жил однажды
     И в комнате со мною свойск
     Жил офицер военных войск
     Военною объятый жаждой
     Он говорил: мы их тогда
     Опережающим ударом
     Боеголовками ударим
     И разнесем их города
     И базы и боезаряды
     Там -- пушки, танки, крейсера
     И кавалерия -- ура!!!
     Вот так -- чтоб к нам не лезли гады




x x x


     Ревлюцьонная казачка
     Подковала мне коня
     Ну а после многозначно
     Посмотрела на меня

     Полетел я в бой кровавый
     И там голову сложил
     А потом с посмертной славой
     Прямо к ней поворотил

     Возвышаясь на сиденье
     Обомлелого коня
     Я въезжаю в поселенье
     Но не видно им меня

     А она вдруг увидала
     Из ушей вдруг кровь пошла
     После мертвою упала
     После встала, подошла

     Поднимает кверху око
     Оно пусто и дрожит
     Говорит: тут недалеко
     Едем вместе, будем жить




x x x


     Вот, говорят, курсанты пели
     В двадцатом роковом году
     Простые юноши в быту
     Надев военные шинели

     И розы девушкам дарили
     Изольдам комсомольских лет
     И всех кого нашли -- убили
     А те их через много лет
     Тоже нашли
     И убили
     Метафизическим способом




x x x


     Вот гармонику беру
     И играю что выходит
     И в ответ из-под земли
     Мальчик маленький выходит

     Я играю и пою
     А он тихонько подрастает
     В конармейца вырастает
     А я играю и пою

     Но потихоньку затихаю
     А он пошел в обратный рост
     Вот лишь маленький нарост
     Пыли -- вот она какая
     Тайна жизни




x x x


     Вот мороз, а вот те солнце
     Вот те ворон-воронок
     Тело мерзлого армейца
     Даже ворону не впрок

     Ой ты мерзлый конармеец
     Нынче ангел жарких стран
     Как оттуда те виднеется
     Все, что тут ты настарал




x x x


     Любимая в садике где-то живет
     А он же врагов побеждает
     Они ему там угрожают
     Она же привет ему шлет

     Он их побеждает, а ей отвечает
     Что вот уже скоро весна
     Что скоро вернется и ждет пусть она
     Она ждет.
        Они же мешают.




x x x


     Генерал Торквемада войска собирал
     На подземно-небесную битву
     Вот выходит он после молитвы
     А пред ним -- ослепительный бал

     Что ты пляшешь, нечистая сила? --
     Говорит боевой генерал
     И кровавый чертенок упал
     На седые усы генерала




x x x


     Лидер гнойный и вонючий
     Что ты гонишь стаей тучи
     И военны корабли
     К брегу нашия земли
     Где живем мы понемножку
     В частности, вот я живу
     На одну хромаю ножку
     На другую голову




x x x


     В штабе, где враги сидели
     И строчили свой донос --
     Партизаны налетели
     Все пустили под откос

     И ушли с народной песней
     Шагом упругим молодым
     Вот враги -- старались жили
     А остался только дым




БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ ЕСЛИ ЗАВТРА В ПОХОД


     И мне бы до последней капли крови
     Да ведь на первой капле и помру
     Какая ж польза от меня Отчизне
     Среди кровавых битв грядущих дней

     Вот то-то и оно -- Отчизна терпит
     Меня по мере сил и жить дает
     Но только грянут трубы полковые
     Я и останусь -- да Она уйдет




x x x


     Холм к холму идет с вопросом:
     Долго ль нам еще стоять
     Средь пустых лесов-покосов
     И томиться, твою мать? --
     А хуй его знает
     Товарищ майор




x x x


     Над картой ночею бессонной
     Сидели в штабе до утра
     Под городом Армагеддоном
     И он сказал тогда: Пора!
     И огляделся напоследок
     И выходило так ли, эдак ль
     Что победим




x x x


     Бесчинствует немец над нашей державой
     А я еще маленький в гриппе лежу
     И гвоздик случайный в ручонке держу
     Откуда он взялся-то мелкий и ржавый

     А может не ржавый -- стальной и блестящий
     Не гвоздичек вовсе -- карающий меч
     Что негде где немца от гнева сберечь
     В том будущем бывшем, сейчас -- настоящем
     Вечном




x x x


     Бомбардировщики напали на меня
     От них бежал я в страхе превеликом
     Бежал и падал с громким к Богу криком:
     Дай истребителя на них! Спаси меня!

     Бог отвечал с укрытою улыбкой:
     Беги, беги родства не поминя
     А то вот может дать тебе зенитку
     Да ведь промажешь, попадешь в Меня




x x x


     Американцы в космос запустили
     Сверхновый свой космический корабль
     Чтобы оттуда, уже с места Бога
     Нас изничтожить лазером -- во бля!

     Ну хорошо там шашкой иль в упор
     Из-под земли, из-под воды, из танка
     Но с космоса, где только Бог и звезды!
     Ну просто ничего святого нет! --
     Во, бля!




x x x


     Когда я в армии служил
     Мой командир меня любил
     За то что храбрый был и смел
     Шутник я был, танцор я был
     Хоккей смотрел, поделки делал
     Стихи писал, жену любил




x x x


     Солдат клонит голову
     Словно она оловом
     До ушей налита
     А она не оловом
     А чем?

     А свинцом пробита
     Как это?

     В маленькую дулечку
     Пулечку отлитый
     Вот какой он злой свинец
     Матерьял проклятый!
     Сволочь недобитая!
     Падла мериканская!
     Сучья блядь!




x x x


     Солдат берет свою винтовочку
     И в бой за Родину идет
     Моряк берет же бескозырочку
     И в море дальнее плывет

     И всяк берет ему положенное
     И куда следует идет
     А Родина за ним следит
     Чтоб не свершил противположенное




x x x


     Возле нашего селенья
     Бродит маленький солдат
     И пугает населенье
     На людей бросая взгляд

     Говорят, что в революцью
     Был он ловок и удал
     И в борьбе с контрреволюцьей
     Жизнь свою он потерял

     И теперь уже посмертно
     Позабыв, за что в бою
     Пал, рыдает несусветно:
     Возвратите жизнь мою! --
     А как мы ее возвратим




x x x


     Вы его встречали? -- да встречали
     В дни еще младенчества мои
     Майскими короткими ночами
     Когда здесь окончились бои

     Когда вдруг казалось -- из природы
     По причине жизни ли самой
     Призрак то ли счастья, то ль свободы
     Сам проступит, да вот сам не свой
     Проступил




x x x


     Однажды в старину американцы
     Стальным канатом обхватив Россию
     Хотели подтянуть ее к себе поближе
     Но весь народ российский приподнялся
     Гвоздьми к земле приколотил отчизну
     Так что злодеи лишь Аляску оторвали
     И поднялась тогда волна морская
     И смыла царску власть по всей России
     И большаки пришли и вьют канаты
     Назад свою Аляску подтянуть




x x x


     Гибралтарский перешеек
     С незапамятных времен
     Неотъемлемою частью
     Родины моей являлся
     А потом пришли авары
     И вандалы и хунза
     Незаконно овладели
     И владеют до сих пор
     Но наступит справедливость
     И свободные народы
     Гибралтарского прошейка
     С Родиной воссъединятся




x x x


     Вот к генералу КеГеБе
     Под утро деточки подходят
     И он их по головке гладит
     И говорит: бу-бу-бе-бе
     Играясь с ними и к себе
     Потом он на работу едет
     И нас всех по головке гладит
     И говорит: бу-бу-бе-бе
     Играясь с нами




x x x


     Я молча перед ним сидела
     Он на электроплитке грел
     Щипцы и пальцы мне вертел
     Выворачивая

     Щипцами -- и я поседела
     Сама не видя, а он пел:
     Когда бы мне страна велела
     Героем стать! -- он громко пел
     И следом ногти мне вертел
     Выворачивая
     Тогда я встала и ушла
     Невидимой Лаиуш Ла
     И не вернулась к нему




x x x


     Что-то крови захотелось
     Дай, кого-нибудь убью
     Этот вот, из них красивый
     Самый первый в их строю
     Вот его-то и убью
     Просто так, для пользы дела
     Искромсаю его тело
     Память вечная ему




x x x


     Строгий юноша -- из носу пламя
     Револьвер на меня молодую!
     Я ему говорю: осупл! Амя!
     Не смеши, дорогой мой! -- и дую
     На горячую сталь молодую
     И опадает сталь




x x x


     Вот из пытают на дворе
     Горячим способом и тихим
     Кругом толпа, шуты, шутихи
     А дело где-то в октябре
     Вот изморозь с утра ложится
     К полудню где-нибудь растает
     И лист осенний облетает
     И еле слышимо кружится
     И небосвод стеклянный замер
     Я говорю: перенести
     В зимний замок




x x x


     Сорочку белую надену
     Друзей спокойных приглашу
     И всех на месте порешу
     Они поймут -- такое дело
     Такого дела-то заради
     Они меня бы тоже, бляди
     Порешили
     Если бы им первым в голову пришло




x x x


     Я шла Москвой, Москвой красивой
     И повстречала мертвецов
     Они похожи были на отцов
     И я их воскресила

     И они бросились бежать
     И все их бросились ловить:
     Отцы! Отцы, едрена мать!
     Вы нам отцы или едрить
     Знает что! --
     Вот-вот -- отвечали они




x x x


     Первая конная, пан и барон
     Шли друг на друга от разных сторон
     Шли они шли и в итоге пришли
     В общем-то в землю в итоге ушли
     И тополя шелестят с подоконника:
     Нет на земле твоего первоконника
     И пана нет, и барона  нет, и царя нет, и героя  нет, и первого в стране
дезертира нет, и ассенизатора  рево- люции нет, а чего нет --  того  уж нет,
извините




x x x


     Я б хотел послужить перегноем
     Для грядущих осмысленных дней
     Чтобы юноша некий достойный
     Воспитавшись на почве моей

     Чтобы юноша некий прекрасный
     Не продавшись чужому рублю
     Все осмыслил безумно и ясно
     И сказал тем не мене: Люблю!




К СОБЫТИЯМ В АЭРОПОРТУ им. Дж. КЕННЕДИ


     На этого бы Годунова
     Да тот бы старый Годунов!
     Не в смысле, чтобы Сталин снова
     А в смысле, чтобы ясность вновь

     А то разъездились балеты --
     Мол, какие славные мы здесь!
     Давно пора бы кончить это
     Какие есть -- такие есть




x x x


     Вот мир советский и антисоветский.
     Что их объединит и что спасет?
     Как говорится: красота спасет
     Как говорил он: красота спасет --
     Известный в свое время Достоевский
     Но он ответственности не несет
     Поскольку в его время -- что узнаешь!
     Тогда весь мир-то был антисоветский.




x x x


     Вода, вода, ты точишь камни
     И гонишь в море корабли
     Порхаешь в небе с облаками
     И родственницей входишь в глубь земли

     Но, Дева! разве ж это дело!
     Темна твоя прозрачная речь
     Возьми мое хотя бы тело
     В СССР вочеловечьсь!




x x x


     Ну, не будет коммунизма --
     Будет что-нибудь другое
     Дело в общем-то не в сроках --
     В историческом мышленьи
     Очень трудно жить на свете
     Ничего не предвещая
     Эдак можно докатиться
     До прекрасного мгновенья
     Но в том-то и дело, что мгновенье
     Кому -- прекрасно, а кому -- и нет




x x x


     Демократия слаба --
     Она любит человека
     А человек ее не любит
     Во всяком случае у нас --
     Это было в прошлый раз
     Что у нас ее любили
     Так любили, так любили
     За нее себя сгубили!
     А мы обманули вас --
     Это не мы были




x x x


     Закон ученый открывает
     Другой приходит -- отменяет
     А тот хватает пистолет
     И гада в сердце убивает
     Поскольку вот -- закона нет
     Кроме страсти человечьей
     И милосердия




БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ: ПОЭЗИЯ И ЗАКОН


     Я не выдумал бы Конституцьи
     Но зато я придумал стихи
     Ясно что Конституцья значительней
     Правда, вот и стихи неплохи

     Но и правда, что все Конституцьи
     Сызмальству подчиняться должны
     А стихи -- кто же им подчиняется
     Я и сам Конституцьи скорей
     Подчинюсь




21-Й БОЖЕСКИЙ РАЗГОВОР


     Когда вы меня здесь зарестуете
     Это очень здесь даже легко
     Но не все беспредельно легко --
     За меня перед Богом ответите

     Спросит Он, пред тем как наказать:
     А за что ж вы его так безнравственно?
     -- А что вред от него государственный
     -- Государство что ли поменять? --
     Подумает Бог
     Но не станет




x x x


     Вот лучатся недра-воды
     Свет струится неземной
     Средь ослабленной природы
     Всяк кусочек -- золотой
     Всяк кусочек наг и чист
     А вот этот -- коммунист
     Ну и что, что коммунист
     Тоже, тоже золотой
     Глядючи-то




x x x


     Как представляется правительству страна
     Она ему удобной представляется
     И обозримой тоже представляется
     И собственной, конечно, представляется
     Как представляется правительство стране
     Оно ему далеким представляется
     Далеким и отдельным представляется
     И неотвязным тоже представляется
     А иногда совсем не представляется




x x x


     Когда я говорю: рабочий
     То представляю я рабочего
     И среди разного и прочего
     Его не спутаю я с прочим

     Его не спутаю с крестьянином
     Когда же нужен мне крестьянин
     То просто говорю: крестьянин
     И представляю я крестьянина




x x x


     Вот американский президент
     Жаждет он душой второго срока
     А простой советский диссидент
     Он и первого не жаждет срока

     Что же к сроку так влечет его
     Как ни странно -- что и президента
     Всякий в мире на своем посту
     И не в наших силах преодолеть это




x x x


     Вот скажем лицом я в Китае
     А затылком -- в СССР
     Там солнце встает, там светает
     А здесь волосы густо растут

     Вот лицом перебегаю на Запад
     И ложится на него чужая тень
     Поражает его чуждый запах
     А здесь -- снова волосы густо растут




x x x


     Трудно быть руководителем
     Да такой страны большой
     Все равно что быть родителем
     Непослушливых детей
     Все им кажется, вредителям
     Что они тебя умней
     Что на стороне родители
     И приятней и добрей
     Это и неудивительно
     Но со временем поймут
     Понемножку, что родителя
     Не выбирают -- с ним живут




x x x


     Жил да был убийца-врач
     Убивал он руководство
     А потом вот оказалось
     Что он вовсе не убийца
     А убийцы -- руководство
     Значит врач не убивал
     А их правильно лечил
     Но леча то руководство
     Он всех прочих этим самым
     Убивал чрез руководство
     Выжившее, и выходит
     Что тот самый врач-убийца
     Он и есть




x x x


     Начальников я не ругаю
     Я просто сзади подхожу
     За плечи тихо обнимаю
     И ласково в глаза гляжу
     И словно снегом  посыпаю так посыпаю, посыпаю,  посы- паю  и посыпаю, и
так тихо- тихо и тихо, и тихо, и посы- паю и посыпаю, посыпаю, посыпаю
     И они тихо засыпают
     На руках моих




x x x


     Будь ты трижды во лбу гениальный
     Будь ты хоть Секретарь Генеральный

     Все ты видишь сквозь местную воду
     Да что сделаешь с этим народом

     Ведь не будешь же каждую блядь
     Волочить исправляться, опять-
     Таки




x x x


     Кто очень хочет -- тот увидит
     Народ российский -- что он есть!
     Все дело в том -- уж кто увидит
     Его каким -- такой и есть
     Вот скажем Ленин -- тот увидел
     Коммунистическим его
     И Солженицын -- тот увидел
     Богоспасительным его
     Ну что же -- так оно и есть
     Все дело только в том -- чья власть




x x x


     Народ с одной понятен стороны
     С другой же стороны он непонятен
     И все зависит от того, с какой зайдешь ты стороны
     С той, что понятен он, иль с той -- что непонятен

     А ты ему с любой понятен стороны
     Или с любой ему ты непонятен
     Ты окружен -- и у тебя нет стороны
     Чтоб ты понятен был, с другой же непонятен




x x x


     Народ он делится на не народ
     И на народ в буквальном смысле
     Кто не народ -- не то чтобы урод
     Но он ублюдок в высшем смысле

     А кто народ -- не то чтобы народ
     Но он народа выраженье
     Что не укажешь точно -- вот народ
     Но скажешь точно -- есть народ. И точка




1-Й БОЖЕСКИЙ РАЗГОВОР


     Вот молодежь на комсомольском съезде
     Ликует и безумная поет
     А дальше что? -- а дальше съезд пройдет
     А там уже и старость на подъезде

     А дальше -- смерть! и в окруженьи сил
     Бог спросит справедливо и сурово:
     Где ж был ты, друг? -- А я на съезде был
     -- А-а.

     На девятнадцатом на съезде комсомола?
     Ну-ну




БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ: БЕРЕГИ ЧЕСТЬ СМОЛОДУ


     Коль смолоду честь не беречь
     Что к старости-то станется
     Увы -- бесчестие одно
     И ничего-то больше

     Но если смолоду беречь
     И так беречь до старости --
     Одна сплошная будет честь
     И ничего-то больше




x x x


     Вот они приходят молодые
     Близкой мне погибелью грозят
     У них зубы белые прямые
     И на каждом зубе блещет яд
     И глаза их страшные горят
     Небеса над ними голубые
     И под ними пропасти висят
     Я же в нишке маленькой сижу
     И на них испуганно гляжу
     Господи, где мне искать спасенья?
     Может, Ты мне скажешь? -- Не скажу
     Он отвечает




x x x


     Уже им дети по плечо
     А все проблемы им по пояс
     Да и пониже даже, то есть
     Все по хую и нипочем
     Вот это партия в глаза
     Открыто, как росу в глаза
     Им и говорит




x x x


     А что дитя? -- он тоже человек
     Он подлежит и пуле и закону
     А что такого? -- он ведь человек
     А значит родственник и пуле и закону

     Они имеют право на него
     Тем более когда он пионером
     Бежит вперед и служит всем примером
     Чего примером? -- этого... того




x x x


     Подойди ко мне, мой Павлик
     Как уж я тебя любила
     Нет, не я тебя убила
     С неба странный ангел Авлик
     К нам сошел весь в пене розовой
     Спрашивает: где Морозовы
     Ну, ему и указали
     Он приходит, а мы в зале
     Ждем его, он тебя взял
     Своей пеной обвязал
     В ухо слово вдул Оил
     Чем-то белым напоил
     Ты и вепрем обернулся
     Да и тятеньку убил
     А когда назад вернулся
     Тебя дедушка убил
     А как же?
     Так надо!

     И все исчезло в пене розовой
     Зойя! -- так вот мы Морозовы
     И всей стране известны стали




x x x


     Дерево осинное
     Дерево ли ивовое
     Всякое красивое
     Кто из них красивевее

     А красивевей береза
     С нею меж деревьями
     Связано поверие
     Про Павлика Морозова

     Деточку невинную
     Сгубленну злодеями
     Вот они что сделали
     Да вот не под ивою

     Да не по осиною
     А вот под березою
     Загубили псиные
     Павлика Морозова
     Деточку




x x x


     Девочка идет смеясь
     Крови в ней всего три литра
     Да, всего четыре литра
     Литров пять там или шесть
     И от малого укола
     Может вытечь вся она
     Девочка! Моя родная!
     Ради мамы, ради школы,
     Ради Родины и долга
     Перед Родиною -- долго
     Жить обязана! Родная
     Береги-храни себя!




x x x


     И чтой-то молодежь все женится
     Что это мода за така
     Глядит с улыбкой знатока
     И женится себе, все женится

     А то бывало в наши лета
     Мы разве ж знали про любовь
     Мы знали -- Родина и кровь
     И кое-что еще -- но это
     Разве ж объяснишь




x x x


     Вот жаркая, словно Освенцима печь
     Любовью меня хочет женщина сжечь

     Я голый стою перед нею и плачу
     Рукою являя стыдливость девичью

     Она же покручивая черный ус:
     Не бойся -- смеясь говорит мне -- мит унс
     Бог




x x x


     Женщина белая, стройная, чистая
     Что тебе делать со мною мучнистым

     В общем-то ясно, что делать со мной
     Да на что тебе червь этот подлый мучной

     Разным к тому же бессмысленным мучимый
     Да и к любви навсегда не обученный
     Как знамя, полотнище какое




x x x


     Скачут девы молодые
     Они и того моложе
     В море прыгают худые
     Предвкушая сладость ложа

     Предвкушая полнотелость
     Внутренних частей коварство
     Смерти дальность, жизни целость
     Непомерность государства




x x x


     Поскольку ты сам выбирал где родиться
     То с кротостью пущей неси
     Вот этого места событья и лица
     А нет -- так тем боле неси
     Поскольку ты значит поставлен -- и стой
     И смысл твой выходит что самый простой
     Но единственный




x x x


     Один еврей на свете жил
     Красивый и отважный
     И это очень важно
     Что он евреем был
     А то вот русским, скажем
     Или б китайцем был
     Но он евреем был
     И это очень важно
     Очень




x x x


     Когда бы был бы я китайцем
     То я хотел бы немцем стать
     Но русским -- вряд ли, чехом -- вряд ли
     Американцем -- тоже вряд ли
     Китайцу лучше немцем быть

     Но уж поскольку есть я русский
     То немцем мне уже не стать
     И русским тоже мне не стать
     По той же самой по причине




x x x


     Когда безумные евреи
     Россию Родиной зовут
     И лучше русского умеют
     Там где их вовсе не зовут
     А где зовут -- и там умеют
     А там где сами позовут --
     Она встает во всей красе
     Россия -- Родина евреев




x x x


     Вот могут скажем ли литовцы
     Латыши, разные эстонцы
     Россию как родную мать
     Глубоко в сердце воспринять
     Чтобы любовь была большая
     Конечно могут -- кто мешает




x x x


     Еврей тем и интересен, что не совсем русский
     А китаец тем неинтересен, что совсем не русский

     А русский не то чтобы неинтересен
     А просто -- некая точка отсчета тех кто
     интересен и неинтересен




x x x


     Вот живет антисемит
     Книги русские читает
     Ну, а рядышком семит
     Книжки тежие читает

     Правда, вот антисемит
     Чувствует намного тоньше
     Но зато в ответ семит
     Мыслиит немного тоньше

     А над ними Бог живет
     Всех умнее их и тоньше
     Так что пред Его лицом
     Кто умнее тут? кто тоньше




x x x


     Латыша стрелок латышский
     Подстрелил -- ай да стрелок!
     А ворошиловский стрелок
     Ворошилова не смог
     Однако




x x x


     Вот он Рейган к себе их манил
     Завлекал золотыми объятьями
     Но Бог этого не попустил
     Потому что с китайцами братья мы

     Породнились мы плотью и мифами
     Породнил нас родимый шамбал
     Потому что с китайцами -- скифы мы
     А вы -- бляди и злой интеграл




x x x


     Когда б стояла над Китаем
     Погода гнусная такая
     То за их гнусные дела
     Все было бы по справедливости
     То есть стояла б где должна
     А может быть она сама
     Уже стоит по справедливости?..
     Что-то не верится ___


     Поляк поляку глаз не выклюет
     Да и чех чеху глаз не выклюет
     Ну если там немножко выклюет
     А русский -- он совсем другой
     Он за высокую идею
     Какому хочешь прохиндею
     Глаз выклюет, да и другой
     Глаз
     Тоже
     Выклюет




x x x


     Вот говорят, что наши люди
     Хотели Папу подстрелить
     Так этого не может быть
     Они для нас мертвы заране
     Священнослужители стало быть
     Хотя вот их и подстрелить --
     Не преступленье, стало быть
     В этом, узком, смысле




x x x


     Вот и забыли председателя
     По имени Мао Дзе-дун
     А был уж как властитель дум
     И в качестве даров подателя

     А щас с протянутой рукой
     Летит к нам сам: О, помяните!
     Ведь был я многих знаменитей!
     А мы в ответ его -- ногой!




x x x


     Они живут не думая
     Реакционны что
     Ну что ж, понять их можно
     А вот простить -- никак

     Верней -- простить их можно
     А вот понять -- никак:
     Ведь реакционеры
     А с легкостью живут




x x x


     Чтобы режим военный утвердить
     То надо б отключить канализацыо
     И ни одна не устоит
     Цивилизованная нацья

     Когда фекальи потекут вовне
     Ведь дух борьбы -- он гордый по природе
     Он задохнется в этаком говне
     И полностью умрет в народе




x x x


     Есть страна такая -- Чад
     Там повсюду смрад и чад

     Негры -- бедные пигмейцы
     Мрут за власть как европейцы

     Потому что там свобода
     Объявилася сама
     И крови требует с народа
     Коль не вправе требовать ума




x x x


     Вдали Афганистан многострадальный
     Вблизи -- многострадальный мой народ
     От одного многострадального к другому
     Летит в виде подарка самолет

     А в самолете -- воинские части
     А в воинских частях сидит народ
     Народ -- ведь он всегда ленив отчасти
     Не повезут -- так сам не побежит




x x x


     Ты думаешь честно и просто
     Как ярче б на свете прожить
     За какой бы страдающий остров
     Беспокойную жизнь положить
     За свободу

     И ты ее честно слагаешь
     За остров какой иль страну
     И просто себя полагаешь:
     Вот счастье принес и весну
     Людям

     А после приходят другие
     Другого чего-то хотят
     На твою же прекрасную гибель
     Неприязненно даже глядят
     Что это?




x x x


     Вот из России к ним с любовью
     Летим не убоясь труда
     Они ж наполненные кровью
     Стоят как тучные стада
     Не в силах вынести, когда
     Такая жаркая любовь
     Лишь тронешь -- сразу брызжет кровь
     Во все стороны




x x x


     Страна большая. От Москвы отъедешь
     Так сразу по стране и едешь

     Бодрствованием едешь и ночлегом
     И вся она покрыта снегом

     О вся она -- цветущий сад
     Повсюду лозунги висят

     И жизнь как могут украшают
     До умозрительности возвышают




x x x


     Весна, крестьянин торжествует
     А что ему торжествовать?
     На то законы существуют
     Чтоб каждому существовать

     Чтоб каждому быть на подходе --
     Сегодня здесь, а завтра там
     Коли весна пришла -- так ходит
     За крестьянином по пятам




x x x


     Вот так в столовую приходишь
     И ничего там не находишь

     А ну, подайте, вашу мать
     Какую ни на есть кухарку! --
     А они ушли все управлять
     Государством
     Как Жанны Д'Арки
     И правильно -- хоть какая от них польза обществу будет




x x x


     Я бросил пить, курить пытаюсь бросить
     Кофий не пью, да и не ем почти
     Я воспитаю из себя для пользы
     Советский и неприхотливый тип

     Который будет жить здесь чем -- незнамо
     Всех злонамеренных сводя с ума
     Которому Спартак что, что Динамо
     Которому что воля, что тюрьма




x x x


     Надо честно работать, не красть
     И коррупцией не заниматься
     Этим вправе вполне возмутиться
     Даже самая милая власть

     Потому что когда мы крадем
     Даже если и сеем и пашем
     То при всех преимуществах наших
     Никуда мы таки не придем
     А хочется




x x x


     Вот новое постановленье
     Об усилении работы
     Его читает населенье
     И усиляет те работы
     Его ничто не удивляет
     Но усиляя те работы
     Попутно эти ослабляет
     И дисгармонью устраняет
     Между Работой и работой




x x x


     По волнам, волнам эфира
     Потерявшим внешний вид
     Скотоводница Глафира
     Со страною говорит

     Как живет она прекрасно
     На работе как горит
     Как ей все легко и ясно --
     Со страною говорит

     А страна вдали все слышит
     Не видна, как за рекой
     Но молчит и шумно дышит
     Как огромный зверь какой




x x x


     Неважно, что надой записанный
     Реальному надою не ровня
     Все что записано -- на небесах записано
     И если сбудется не через два-три дня
     То через сколько лет там сбудется
     И в высшем смысле уж сбылось
     И в низшем смысле все забудется
     Да и уже почти забылось




x x x


     Как я понимаю -- при плановой системе
        перевыполнение плана есть вредительство
     Скажем, шнурочная фабрика в пять раз
        перевыполнила шнурков количество

     А обувная фабрика только в два раза перевыполнила план
     Куда же сверх того перевыполненные шнурки девать нам

     И выходит, что это есть растрачивание
        народных средств и опорачивание
         благородных дел
     За это у нас полагается расстрел




x x x


     Не хочет Рейган нас кормить
     Ну что же, сам и просчитается
     Ведь это там у них считается
     Что надо кушать, чтобы жить

     А нам не нужен хлеб его
     Мы будем жить своей идеею
     Он вдруг спохватится: А где они?
     А мы уж в сердце у него




x x x


     Не хочет Рейган свои трубы
     Нам дать, чтобы советский газ
     Бежал как представитель нас
     На Запад через эти трубы
     Ну, что ж

     Пусть эта ниточка порвется
     Но в сути -- он непобедим
     Как мысль, как свет, как песня к ним
     Он сам без этих труб прорвется
     Наш газ




x x x


     Течет красавица Ока
     Среди красавицы Калуги
     Народ-красавец ноги-руки
     Под солнцем греет здесь с утра

     Днем на работу он уходит
     К красавцу черному станку
     А к вечеру опять приходит
     Жить на красавицу Оку

     И это есть быть может, кстати
     Та красота, что через год
     Иль через два, но в результате
     Всю землю красотой спасет




x x x


     Вот пионер поймал врага
     А тот убил ребенка бедного
     И бросил неживого под ноги
     И все-таки, и все-таки, и все-таки
     И все-таки, и все-таки
     И все-таки
     И все-
     Таки-
     Как жизнь у нас недорога!




ИЗ ЖИЗНИ


     Старушка в кассу денежки кладет
     Откуда денежки-то у старушки
     Уж не работает и видно пьет
     Да разные там внучеки и внучки
     Откуда денежки-то -- ох-ох-ох!
     Неужето ли старая ворует
     Да нет, конечно -- просто накопила их
     За долгую за жизнь за трудовую




x x x


     Что-то исчезли продукты
     Только без них по зиме
     Кровь уж совсем леденеет
     Клонится тело к земле

     Я понимаю, что сложно
     Сеять продукты, растить
     Да многого нам и не нужно:
     Может климат видоизменить




x x x


     У нас в Беляево родимом
     Сибирских нет могучих рек
     Но прудик есть -- там человек
     Вчера утоп невозвратимо
     Так что чужого и с огнем
     Не надо -- а свое возьмем
     По праву




x x x


     Приехал в Братск я и итожу --
     Страна большая, а везде одно и то же
     Особно лозунги, у них особый вид
     И с ними небо на виду у всех о высшем говорит
     Они живут не связанные естества обжитком
     Не в твердом и не в мягком и не в жидком
     А в пятом собственном их состоянье вещества
     На безупречной грани существования




x x x


     Вот идет простой рабочий
     Только как-то скособочен
     А сзади вздыблен то ли хвост
     То ли крылья -- ох, непрост
     Непрост
     Совсем непрост
     Наш рабочий
     Прочим рабочим впрочем -- прочный друг




x x x


     На счетчике своем я цифру обнаружил --
     Откуда непонятная взялась?
     Какая мне ее прислала власть?
     Откуда выплыла наружу?
     Каких полей? какая птица?
     Вот я живу, немногого хочу
     Исправно вроде по счетам плачу
     А тут такое выплывает -- что и не расплатиться




x x x


     Не завидуй другу, если друг богаче
     Если друг красивей, если друг умней
     А завидуй другу, коль в кровавой сече
     За отчизну друг твой смертью храбрых пал
     Мы живем на свете, чтобы воплотиться
     В пароходы, строчки -- долгие дела
     Коли нету в что нам вовсе воплотиться --
     Родина придумает что-нибудь взамен




x x x


     Отчего же мне так плохо
     Вот и голова болит
     Вроде вид у меня как вид
     Да и эпоха как эпоха

     Да и все кругом как все
     Это голова виновата с мозгами вместе
     Выросла -- да не на том месте
     Здесь могила, как говорится, должна расти




x x x


     Вот болит голова, а к чему и зачем? --
     Значит нужно ей так и приятней
     Коли сталось, что снизу я к ней прикреплен
     Должен кротко сносить и опрятно
     Не впадая в безумные страсти
     То же самое с Богом и властью
     В общем, со всем, что наверху
     Но соответственно природе каждого




x x x


     Я жил во времена национальных
     Героев и им не было числа
     Одни несли печать Добра и Зла
     Другие тонус эмоциональный
     Поддерживали в нас по мере сил
     Народ любил их, а иных бранил
     И через то герой героем был
     А я завидовал им эмоционально
     Поскольку я люблю национальных
     Героев




ИЗ КЛАССИЧЕСКОГО ПРИГОВА


     Теперь поговорим о Риме
     Как древнеримский Цицерон
     Врагу народа Катилине
     Народ, преданье и закон
     Противпоставил как пример
     Той государственности зримой
     А в наши дни Милицанер
     Встает равнодостойным Римом
     И даже больше -- той незримой
     Он зримый высится пример
     Государственности




x x x


     Там, где с птенцом Катулл, со снегирем Державин
     И Мандельштам с доверенным щеглом
     А я с кем? -- я с Милицанером милым
     Пришли, осматриваемся кругом

     Я тенью легкой, он же -- тенью тени
     А что такого? -- всяк на свой манер
     Там все -- одно, ну -- два, там просто все мы -- птицы
     И я, и он, и Милиционер




x x x


     Вот придет водопроводчик
     И испортит унитаз
     Газовщик испортит газ
     Электричество -- электрик

     Запалит пожар пожарник
     Подлость сделает курьер
     Но придет Милицанер
     Скажет им: Не баловаться!




x x x


     Так встретились моряк с Милицанером
     И говорит ему Милицанер:
     Ты юношества должен стать примером
     Как зрелости я форменный пример

     Ты с точки зренья высшего предела
     Осмыслить должен ветреные страсти
     Подняться над минутностью пристрастий
     Я должен -- отвечал моряк и сделал




x x x


     Вот пожар развел пожарник
     А моряк бежит в простор
     Только Милиционер --
     Наш защитник и ударник

     Моряку он говорит:
     Послужи-ка, брат, народу
     А пожарнику он воду
     Льет на красные глаза

     Пожарный зданье поджигал
     И весь как зверь дрожал он
     Милицанер его держал
     Его увещевал он

     Я понимаю, твоя страсть
     Нездешнего отсвета
     Но здесь ведь люди: им ведь жить
     Им не понять ведь этого

     И там стоял один еврей
     Или их было много
     И он уж точно был злодей
     Или их было много




x x x


     Пожарный вороном летал
     Змеей из земли выходил он
     Моряк как чайка сизокрылый
     Звучал как тронутый металл

     Еврей как пепел распыленный
     Лежал на всем не для красот
     Милицанер как ствол зеленый
     Всходил отсюда до высот




x x x


     Нету радостней1 примера
     Где он, радостней пример
     Чем один Милицанер
     Да на другого Милицанера
     С пристрастием взирающий
     В смысле, все должно быть,
     брат, честно и в полном соответствии с социалистической
     законностью

     1 Вариант: "Нет прекраснее примера/ Где прекрасней он, пример" -- С. В.




x x x


     Когда здесь на посту стоит милицанер
     Ему до Внуково простор весь открывается
     На Запад и Восток глядит Милицанер
     И пустота за ними открывается
     И центр, где стоит Милицанер --
     Взгляд на него отвсюду открывается
     Отвсюду виден Милиционер
     С Востока виден Милиционер
     И с моря виден Милиционер
     И с неба виден Милиционер
     И с-под земли...
     Да он и не скрывается




x x x


     Вот на девочку пожарный налетел
     Дышит он огнем, глаза сверкают
     Обвязал ее и не пускает
     Душит средь своих горячих тел

     Но Милицанер тут подскакал
     С девочки пожарного сгоняет
     И назад в пещеру загоняет
     Не страшит его тройной оскал

     И у входа у пещеры сам
     На посту стоит он неотлучно
     А у девочки родился сын --
     Морячок лихой, Голландц Летучий




x x x


     Милицанер вот террориста встретил
     И говорит ему: Ты террорист
     Дисгармоничный духом анархист
     А я есть правильность на этом свете

     А террорист: Но волю я люблю
     Она тебе -- не местная свобода
     Уйди, не стой у столбового входа
     Не посмотрю что воружен -- убью!

     Милицанер же отвечал как власть
     Имущий: Ты убить меня не можешь
     Плоть поразишь, порвешь мундир и кожу
     Но образ мой мощней, чем твоя страсть




x x x


     На лодке посреди Оки
     Милицанер плывет и смотрит
     Чтоб не утоп кто средь реки
     По собственному недосмотру

     Вот так вот средь неверных вод
     В соблазн вводящих очень многих
     Как некий остров он плывет
     Куда в беде поставить ногу
     Нам можно




x x x


     Вот Милицанер стоит на месте
     Наблюдает все, запоминает
     Все вокруг, а вот его невеста
     Помощь скорая вся в белом подлетает
     Брызг весенних веер поднимает
     Взявшись за руки они шагают вместе
     Небеса вверху над ними тают
     Почва пропадает в этом месте




x x x


     Ворона где-то там кричит
     На даче спит младенец
     И никого, младенец спит
     Один -- куда он денется-то

     Но если кто чужой возьмет
     И вдруг нарушит сон его
     Милицанер сойдет с высот
     И защитит ребенка сонного.




x x x


     В буфете Дома литераторов
     Пьет пиво Милиционер
     Пьет на обычный свой манер
     Не видя даже литераторов

     Они же смотрят на Него --
     Вокруг Него светло и пусто
     И все их разные искусства
     Пред Ним не значат ничего

     Он представляет собой Жизнь
     Явившуюся в форме Долга
     Он -- краток, а искусство -- долго
     И в схватке торжествует Жизнь




x x x


     Милицанер гуляет строгий
     По рации своей при том
     Переговаривается он
     Не знаю с кем -- наверно с Богом

     И голос вправду неземной
     Звучит из рации небесной:
     О ты, Милицанер прекрасный
     Будь прям и вечно молодой
     Как кипарис цветущий




x x x


     Вот спит в метро Милицанер
     И вроде бы совсем отсутствует
     Но что-то в нем незримо бодрствует
     То, что в нем есть Милицанер

     И слова тут ни пророня
     Все понимают, что так надо
     Раз спит милицанер -- так надо
     То форма бодрствования
     Такая




x x x


     Есть метафизика в допросе
     Вот скажем наш Милицанер
     И вот преступник например
     Их стол зеленый разделяет
     А что же их объединяет? --
     Объединяет их закон
     Над ними царствуя победу
     Не через стол ведут беседу --
     Они ведут через закон
     И в этот миг как на иконе
     Они не здесь -- они в законе




x x x


     Веревочку на шею он пристроил
     Другим легко живущим не в пример
     Вдруг видит: перед ним Милицанер
     Возникнул, а вернее что -- сам-трое

     Он сам, его мундир и его смысл
     Один глядит, другой с ним речь заводит
     А третий взгляд на небо переводит
     Покачивая тихий коромысл
     Жизни




x x x


     Милицанер гуляет в парке
     Осенней позднею порой
     И над покрытой головой
     Входной бледнеет небо аркой

     И будущее так неложно
     Является среди аллей
     Когда его исчезнет должность
     Среди осмысленных людей

     Когда мундир не нужен будет
     Ни кобура, ни револьвер
     И станут братия все люди
     И каждый -- Милиционер




x x x


     Когда придут годины бед
     Стихии из глубин восстанут
     И звери тайный клык достанут
     Кто ж грудею нас заслонит?

     Так кто ж как не Милицанер
     Забыв о собственном достатке
     На нарушителей порядка
     Восстанет чист и правомерн




x x x


     Посередине улицы
     Стоит Милицанер
     Не плачет и не хмурится
     И всем другим пример

     Но кто возьмет ответственность
     Что он не входит вдруг
     Вот в этот миг ответственный
     Во ада первый круг




x x x


     Пока он на посту стоял
     Здесь вымахало поле маков
     Но потому здесь поле маков
     Что там он на посту стоял

     Когда же он, Милицанер
     В свободный день с утра проснется
     То в поле выйдет и цветка
     Он ласково крылом коснется




x x x


     Был Милицанером столичным
     Она же по улице шла
     Стоял на посту он отлично
     Она поздней ночею шла

     И в этот же миг подбегают
     К ней три хулигана втроем
     И ей угрожать начинают
     Раздеть ее мыслят втроем

     Но Милицанер все заметил
     Подходит он и говорит:
     Закон нарушаете этим
     Немедленно чтоб прекратить!

     Она же взирает прекрасно
     На лик его и на мундир
     И взгляд переводит в пространство
     И видит рассвет впереди.




x x x


     С женою под ручку вот милицанер
     Идет и смущается этим зачем-то
     Ведь он государственности есть пример
     Но ведь и семья -- государства ячейка

     Но слишком близка уж к нечистой земле
     И к плоти и к прочим приметам снижающим
     А он -- государственность есть в чистоте
     Почти что себя этим уничтожающий




x x x


     А вот Милицанер стоит
     Один среди полей безлюдных
     Пост далеко его отсюда
     А вот мундир всегда при нем

     Фуражку с головы снимает
     И смотрит вверх и сверху Бог
     Нисходит и целует в лоб
     И говорит ему неслышно:
     Иди, дитя, и будь послушным




x x x


     Вот вверху там Небесная Сила
     А внизу здесь вот Милицанер
     Вот какой в этот раз, например
     Разговор между них происходит:
     Что несешься, Небесная Сила? --
     Что стоишь ты там, Милицанер?
     Что ты видишь, Небесная Сила?
     Что замыслил ты, Милицанер? --
     Проносись же. Небесная Сила! --
     Стой же, стой себе, Милицанер! -
     Наблюдай же, Небесная Сила! --
     Только нету ответа Ему




x x x


     Про то сья песня сложена
     Что жизнь прекрасна и сложна

     Вот в небесах полузаброшенных
     Порхает птичка зензивер
     А в подмосковном рву некошеном
     С ножом в груди милицанер
     Лежит




x x x


     Я просто жил и умер просто
     Лишь умер -- посреди погоста
     Мучительно и нестерпимо долго
     Глядя в лицо мое умершее
     Стояла смерть Милицанершею
     Полна любви и исполненья долга




x x x


     И как кошачий стон от уст Милицанера
     Так ворон отходил от мертвого меня
     Недалеко, поскольку высшей мерой
     Мы все очерчены в пределах жизни дня
     Мы все подвластны под ее размер
     И я, и ворон, и Милицанер
     Отчасти




x x x


     И был ему какой-то знак
     Среди полей укрытых снегом
     Куда почти походным бегом
     Он прибежал оставив пост

     Мундир он сбросил и рубашку
     И бесполезный револьвер:
     Вот, я уж не Милицанер! --
     Вскричал он восхищенно голый:
     Я -- Будда Майтрайя!




x x x


     Без видимых на то причин
     Что-то ослаб к Милицанеру
     И соприродному размеру
     Ему подобных величин
     Через прозрачного меня
     Уходит жизнь из этой сферы
     Иные, страшные размеры
     Ночами ломятся в меня
     Но я их пока не допускаю
     На  мой  конкретный облик примериться на время, необре- менительное для
них по причи- не их вечности, ласково отставляя.




x x x


     Хочу кому-нибудь присниться
     В мундире, в сапогах и в кобуре
     Посланцем незапамятной милицьи
     И представителем ее серьезных дел

     Чтобы младенец, например
     С забытой подмосковной дачи
     Позвал меня от боли плача:
     "О, дядя-Милиционер!"

     И я приду тогда к младенцу
     Чувствителен но непреклонн:
     Терпи, дитя, блюдя закон
     Прими его как камень в сердце




x x x


     Вот дьявол в каске пожарной
     И ангел в синем мундире
     И между ними в матросочке
     Куда-то там рвется душа
     И я глубоко под ними
     Иду с тремя собеседниками
     Иди же, иди же, внимательный
     Они претендуют не шутя




x x x


     Орел кладет мне руку на плечо
     А на другую лев кладет мне руку
     Товарищи мои! -- такая жизнь!
     Товарищи! живем в такое время!

     Иначе нам, товарищи, нельзя
     Иначе нам, -- товарищи, не сбыться
     Иначе не родить нам голубицу
     Которая, товарищи.....




x x x


     Сидит на небе ворон-птица
     А под землей -- лежит мертвец
     Друг другу смотрят они в лица
     Они друг друга видят сквозь
     Все, что ни есть посередине
     О ты, земля моя родная!
     Меня ты держишь здесь певцом
     Меж вороном и мертвецом




x x x


     Вот я искал любви и Родины
     Но был я слишком мудр
     У мудрости ж любви и Родины
     Не может быть, увы
     Как мудрость у любви и Родины
     О, Господи, вот три уродины
     Взаимные
     Или красавицы
     Раздельные




x x x


     Чем больше Родину мы любим
     Тем меньше нравимся мы ей
     Так я сказал в один из дней
     И до сих пор не передумал




x x x


     Я глянул в зеркало с утра
     И судрога пронзила сердце:
     Ужели эта красота
     Весь мир спасет меня посредством
     И страшно стало




x x x


     Когда из тьмы небытия
     Росток взрастает бытия
     И возлюбляет бытие
     А темное небытие
     Он отрицает

     То Бог его за это порицает:
     О ты, кусочек бытия
     Над бездною небытия
     Что прищурился




x x x


     Отчего тут всех схватило
     Аж сквозь землю провалились?
     Да за бесов помолились
     А силенок-то и не хватило
     Вот и провалились
     Это уж навсегда, наверное




x x x


     Давайте, пусть убитый встанет
     Обнимет своего убийцу
     Но нежно так, чтоб не убиться
     Последнему, а первый станет
     Пусть брат ему!
     И я как белая жена
     Сведу их -- но пощажена
     Не буду




x x x


     Чиста, чиста моя сторожка
     В ней я, прохладная старушка
     Одна и живу
     Прохладная
     Чиста
     Чиста
     Сторожка
     Старушка
     Я
     Ты
     Одна
     И живу веками в ней
     Век
     Она
     Я




x x x


     Где она, молодость чистая наша?
     Дальняя-дальняя -- птицы полет!
     Где вы, красавицы Ира и Маша?!
     Вот она, Маша, с клюкою идет
     Как подойти и спросить ее: Маша!
     Где она Ира, красавица наша?! --
     В могиле, в могиле, Ира наша!
     А ты сам-то кто будешь, юноша? -
     Господи, она безумна!




x x x


     Явилась ангелов мне тройка
     И я ее в сердцах спросил:
     Что будет после перестройки? --
     А некое Ердца'хспр Оси'л! --
     А что это? --
     Не знаешь? --
     Не знаю! --
     Ну узнаешь, узнаешь, не торопись




x x x


     Все эти трактора-машины
     Не ради же себя живут --
     Не голосуют, не рожают
     И воскресения не ждут
     Так что же гонит их внаружу
     Явиться, так сказать, из тьмы
     Да, видно, там какой-то ужас
     Что и железные скоты
     Не в силах вынести
     К человеку жмутся поближе




x x x


     Одна сосна была Марией
     Елизаветою друга
     Одна к другой в безумной мрие
     Как царскосельская дуга
     Чуть изогнулась словно Анна
     И словно голос Иоанна
     А может голос Николая
     Как прозвучал с другого края
     С другого берега земли:
     Эй, кто там волосы мои
     Пред смертью
     Миррой!
     Миррой!
     Миррой, благой миррой!
     Миррой смягчит!
     И с миром




x x x


     Среди задумчивых полей
     Идет солдат с нехитрой ношей
     Пылится пыль, парит парей
     Стоит задумчивая лошадь
     Бездумьем тянет от земли
     Как, впрочем, и вчера тянуло
     Сверкнуло где-то там вдали
     Опять сверкнуло, и опять
     сверкнуло! и опять сверкнуло!
     и опять сверкнуло, и опять! и
     опять! и опять
     И опять сверкнуло




x x x


     Ко мне подходит мой злодей:
     Вот я злодей твой прирожденный
     На это дело порожденный! --
     Ну, что ж! -- я говорю -- Злодей
     Давай работать




x x x


     Ружье живое он наводит
     Да все берет он полевей
     И это нас на мысль наводит
     Что кто-то им руководит
     Высший

     Советскья власть -- та метит точно
     А Бог -- так и того точней
     Но Бог бывает человечным
     Точно
     Бывает скажет: Полевей
     Возьми
     Жалко подлеца




x x x


     Оно живет змееобразно
     Но тот, кто выпрямит его
     Он как бы взаимообразно
     Часть змеевидности его
     В себя вберет, но так легко
     Но и настолько, что легко
     За так просто
     Не отделаешься




x x x


     Я вышел в сад светящийся как призма
     Где листья трепетали при луне:
     Кто -- спрашиваю -- вы? -- и отвечают мне:
     Мы вызванные дети соцьялизма

     Я воскричал: Родные! Как я рад!
     Вот я -- ваш единоутробный брат! --
     Но отвечали мне: Изыди же!
     Ты временного, а мы вечного уже
     Социализма




x x x


     Кто не жизнью с жизнью связан
     Тот ничем ей не обязан
     Тот готов на смертный бой
     И даже не самим собой
     А всей массою народа
     Потому что он -- свобода
     Ни к чему отдельно здесь не привязанная




x x x


     Вот юноша подходит к гробу:
     Прощай! -- он гробу говорит
     А тот вдруг хвать его за оба
     Да и с собою в гроб тащит

     Тут юноша томиться, рваться
     А что томиться! что метаться!
     Срок неминуймый подойдет --
     Еще не всякий и возьмет
     К себе




x x x


     Я вышел в сад -- он полон был сполна
     Врагов и наших трупами полегших
     Я в дом ушел -- там было все полегче
     Хотя и там была уже она

     Я ей сказал: Ирина, ты -- медведь
     Доделывай свой святое дело
     Смотри, два листика еще не облетело!
     И ты -- она мне отвечала -- ведь --
     Что я? --
     И ты, и ты! --
     Что я? что я? --
     И ты, милый, и ты! --
     Что, что, что я? --
     И ты, и ты, я говорю: и ты! --
     А что, что я? --
     И ты! --
     Что? --
     И ты!




x x x


     Вот души основных народов
     Собрались вместе в небесах
     И порешили там за всех
     Как жить им средь людей-природы

     Немецкая душа сказала:
     Мне жизни мало, смерти мало
     А мериканская сказала:
     Мне смерти много, жизни мало
     Китайская что-то сказала
     И что-то русская сказала
     И порешили; а напротив
     Вторая русская стояла
     Душа и ровно все напротив
     Говорила




x x x


     Вот воздух изогнувши тело
     Над душным стогом пролетает
     И тихий сельский пролетарий
     Косясь глядит на это дело

     Как местная родная высь
     В какой-то дальней выси тает
     И тихий сельский пролетарий
     В улыбке становясь как рысь
     Родную высь когтит умело
     Чтобы она не отлетела
     В ту высь -- рассудочную




x x x


     Садится солнце за холмы
     Так думаю и я
     Уйду-исчезну и меня
     Растений смутные умы
     Неспешно станут вспоминать:
     Ведь вроде тут вот кто-то, блядь
     Был
     Только что




x x x


     О, мальчик мой, я так тебя любила
     Ты спал, а я неслышная входила
     И молча над тобой стояла
     Прозрачною водою одеяло
     Тебя опутывало -- я следила
     И струи чистые рукою отводила
     Потом ложилась рядом и дрожала
     Ты вскакивал, кричал -- но я держала
     Тебя
     В объятьях своих жарких




x x x


     Стоит мужичок под окошком
     И прямо мне в очи глядит
     Такой незаметный на вид
     И так подлетает немножко

     И сердце внутри пропадает
     И холод вскипает в крови
     А он тихонечко так запевает:
     Ой, вы мене, вы текел мои
     Фарес!




x x x


     Вот Бао Даю сон приснился
     Что некой деве молодой
     Приснился некий Бао Дай
     И к ней немедленно явился
     И молвит ей: О молодая!
     Я первый ведь тебя приснил
     Потом уж ты по мере сил
     Себе приснила Бао Дая
     Во сне моем




x x x


     Когда бы сильные метели
     Наш этот домик занесли
     Мы б тихо-тихонько сидели
     На высоком воздухе земли
     Куда-то там -- не разобрать --
     С седьмого этажа смотрели
     О, Господи -- ведь в самом деле
     Ни капельки не разобрать
     Кругом одна Природа-Мать
     А там, за этой канителью
     Там Батюшка-Народ -- он злится
     Он хочет к нам сквозь Мать пробиться
     Он бьется, но рожает Мать




x x x


     Вот молодежь ко мне приходит
     А что я ей могу сказать
     Учитесь? -- да уже сказали
     Женитесь? -- женятся и так
     А поженившись-научившись
     Так это каждый проживет
     А я скажу ей как злодей:
     Живите там, где жить нельзя --
     Вот это жизнь!




x x x


     Вот пурга отошед позабылась
     Утром выглянешь -- Боже, прости!
     Пухлым снегом вся местность забилась
     Так что слова не произнести
     Да какая-то виснет досада
     Говорить-то, выходит, что надо
     Что ж сказать-то, чтоб вышло красиво
     Разве вот что: Ебитская сила
     Экая!




x x x


     Нет, мир не так уж и убог
     Когда в любую щелку глянешь
     За угол за любой заглянешь
     И видишь -- вон сидит там Бог
     Как пташка малая тоскует
     Лукавой ласкою глядит
     А то как вскочет, как помчится
     И снова нету никого




x x x


     Вот великий праздник праздничный
     У окошка я сижу
     В небо высшее гляжу
     И салют там вижу праздничный
     А над ним цветочек аленький
     Невозможный расцветает
     Следом сходит Будда маленький
     Всех крестом благословляет
     Тут же наступает тьма
     Как кошачий орган жуткий
     На коротком промежутке
     Все срывается с ума --
     Бьется, рвется, цепи гложет
     Пропадает, но не может
     Только я сижу здесь маленький
     Словно тот цветочек аленький
     Нетленный




x x x


     Господь листает книгу жизни
     И думает: кого б это прибрать
     Все лишь заслышат в небе звук железный
     И словно мыши по домам бежать

     А Он поднимет крышу, улыбнется
     И шарит по углам рукой
     Поймает бедного, а тот дрожит и бьется
     Господь в глаза посмотрит: Бог с тобой --
     Что бьешься-то?




x x x


     Я поглядел в дверной глазок
     А там она стояла
     И на меня глядела
     Не опуская век

     И я вскричал: О номму! номму!
     Зачем я подошел к глазку дверному!
     Теперь не отойти вовек




x x x


     Такой бывает вечер беспричинный
     Особо в нашей средней полосе
     Когда вдруг исчезают все
     Все эти женщины-мужчины
     Все эти знаки различенья
     И над землею на весу
     Гуляют ангелы внизу
     Исполненные среднего значенья
     Средней полосы нашей




x x x


     Мы не от страшных ран помрем
     Конечно ежели помрем
     Но так как все же мы помрем
     Выходит, мы помрем от ран
     Нестрашных




x x x


     Вот завилась пыль воронкой
     Это смерть сюда идет
     Может и пройдет сторонкой
     В смысле, мимо обойдет

     А чего идти ей мимо
     Ей и здесь ведь хорошо
     Вот когда ведь ты прошел --
     Ведь понравилось, не правда ль?




x x x


     Весна под окошками бродит
     Родимая! Личко покажь!
     На седьмой поднимися этаж
     А то все внизу пропадаешь

     Она ж отвечала смеясь
     Гуляя средь гущи народа:
     А на седьмом -- там уже не природа
     На седьмом -- там уже черт те что




x x x


     Странна ли, скажем, жизнь китайца
     Когда живет на свете грек
     И русский тоже жить пытается
     И мериканец тот же грех
     Берет на душу -- средь природы
     Жить не как дерево там вишня
     Или там камни или воды
     Иль, скажем, небеса, а видишь ли --
     Как мериканец




x x x


     Ты помнишь край, где все мы жили
     Где пел полночный соловей
     И некторый мужик двужильный
     Пахал поля при свете дней

     И возвращался с работы
     На наш невинный палисад
     Как будто из потьмы египтской
     Бросал свой истомленный взгляд

     И были мы не виноваты
     И лишь сводящая с ума
     Во всем была здесь виновата
     Одна великая потьма
     Египтская




x x x


     Всюду мясо женское летает
     Просит одевать-любить его
     От души бывало отлетает
     А душа не просит ничего
     Потому что голая душа
     Женская -- безумно хороша




x x x


     Вот он ходит по пятам
     Только лишь прилягу на ночь
     Он мне: Дмитрий Алексаныч --
     Скажет сверху -- Как ты там?

     -- Хорошо -- отвечу в гневе
     -- Знаешь кто я? Что хочу?
     -- Даже знать я не хочу!
     Ты сиди себе на небе
     И делай свое дело
     Но тихо




x x x


     Вот человек и нет ему призванья
     Ни ласкового средь других людей прозванья

     Ни места, ни жены, ни сына
     И плачет по нему в лесу осина

     Но если что-то плачет по тебе
     То это уж само серьезно по себе

     * Имеется в виду Бродский? -- С. В.




x x x


     Вся жизнь исполнена опасностей
     Средь мелких повседневных частностей:
     Вот я на днях услышал зуммер
     Я трубку взял и в то ж мгновенье
     Услышал, что я чистый гений
     Я чуть от ужаса не умер --
     Что это?




x x x


     Вот Он едет на осляти
     Отчего же он убог? --
     А потому что это, дети
     Вочеловечившийся Бог

     Отчего ж он так страдает
     Волочит ужасный крест? --
     А потому то, дорогие
     Это дело Бога есть

     Отчего же это люди
     Чуть чего -- за топоры? --
     А потому что они -- бляди
     Но до времени-поры




x x x


     Ах, будущей жизни счастливой
     Отсыпьте немного в пригоршню
     От этого станет ли горше
     Что вот подержу я в руках
     Ну, не ее -- так хоть прах
     Ее
     Будущей




x x x


     Прекрасные девушки бродят по пляжу
     Нагие как серны альпийских лугов
     Я взглядом их трогаю нежно и глажу
     И в море бросаю под ропот валов:

     Они ко мне руки с пучин простирают
     А я уже небо глазами держу
     И солнце заходит и след их стирает
     И я одинокий под взглядом лежу
     Чьим-то




x x x


     Как много женщин нехороших
     Сбивающих нас всех с пути
     В отличие от девушек хороших
     Не миновать их и не обойти
     Куда бежать от них! куда идти!
     Они живут разлитые в природе
     Бывает, выйдешь потихоньку вроде
     Они вдруг возникают на пути
     Как дерева какие




x x x


     В ней все, Господь не приведи!
     И как вошла и как приветствовала
     И наполнение груди --
     Все идеалу соответствовало
     И мне совсем не соответствовало
     Я тонок был в своей груди
     Со впадиною впереди
     И вся фигура просто бедствовала
     Так -- что Господь не приведи!




x x x


     Женщина плавает в синей воде
     Гладкою кожей на солнце сверкает
     Ведь человек! -- а как рыба какая
     Неуловимая в синей воде

     Но подберется когда не спеша
     Ужас какой или пакость какая --
     Вот уже только глазами сверкает!
     Только безумие! Только душа!




x x x


     Давайте думать как бывает
     О том, что так легко не быть
     О том, что каждый забывает
     При том, что так легко забыть
     Так как же этому не быть
     Когда оно так и бывает




x x x


     Он вспомнил о дальнем но главном
     О родине вспомнил своей
     Привиделись свет и пространство
     И блики знакомых людей

     Он двинулся в том направленье
     И в стенку ударился лбом
     И это родство и знакомство
     С тех пор узнает он в любом




x x x


     Прозрачные сосны стояли
     Меж ними стояли прекрасные ели
     Но все это было когда-то вначале
     Когда мы и ахнуть еще не успели
     Все это по-прежнему где-то стоит
     Но мы уже мимо всего пролетели
     И мимо сосны, что прозрачна на вид
     И мимо прекрасной и памятной ели
     Куда ж мы спешили-летели?
     И где отошли от летучего сна? --
     Да там, где уже не прозрачна сосна
     И где не прекрасны, но памятны ели




x x x


     Солдат лежал напротив неба
     И был он намертво убит
     Иль притворялся, чтобы пуля
     Которую на нитке Бог
     Сквозь все миры привел к солдату
     Чтоб познакомить их, но пуля...

     Но пуля! Но солдат! Но Бог!




x x x


     Если смерти не бояться
     То не так прекрасна жизнь
     Потому бояться смерти
     Жизненный закон велит

     Так и ты вот -- бойся смерти
     Ну а сам смотри вперед
     И представь что смерть вся сзади
     Хотя смерть вся здесь вокруг




x x x


     В любую вещь вхожу до середины
     А там уж Бог навстречу мне идет
     Бутылку выпьешь так до половины
     А там само без удержу идет

     Вот так нас любит Бог -- лишь пальцем поманит
     А сам уж со всех ног навстречу нам бежит




x x x


     Как же так? --

     В подворотне он ее обидел
     В смысле -- изнасиловал ее
     Бог все это и сквозь толщу видел
     Но и не остановил его

     Почему же? --

     Потому что если в каждое мгновенье
     Вмешиваться и вести учет
     То уж следующего мгновенья
     Не получится, а будет черт те что --

     Вот поэтому.




x x x


     Нет последних истин -- все истины предпоследние
     И в смысле истинности и в смысле порядка следования

     Да и как бы человек что-то окончательное узнал
     Когда и самый интеллигентный, даже балерина,
        извините за выражение, носит внутри себя,
         в буквальном смысле, кал




25-Й БОЖЕСКИЙ РАЗГОВОР


     Бог меня немножечко осудит
     А потом немножечко простит
     Прямо из Москвы меня, отсюда
     Он к себе на небо пригласит

     Строгий, бородатый и усатый
     Грозно глянет он из-под бровей:
     Неужели сам все написал ты? --
     -- Что ты, что ты -- с помощью Твоей!
     -- Ну то-то же




x x x


     Скажи мне, о чем ты сейчас размышляешь
     Взирая на этот квадрат
     А я размышляю о ласковом круге
     Который квадрату ни друг и ни брат
     А кто же квадрат этот названный круга?
     Убийца он кругу квадрат
     Однако в квадрате хоть жить нам возможно
     Ах, где только щас ни живут




x x x


     Посредине мирозданья
     Среди маленькой Москвы
     Я страдаю от страданья
     Сам к тому ж ничтожно мал
     Ну, а если б я страдал
     Видя это или это
     То страдания предметы
     Принимали б мой размер
     Но страданьем же страданья
     Я объемлю мирозданье
     Превышая и Москву




x x x


     Скажем, грек поднимет голову
     Что же видит над собой? --
     А он видит Бога голого
     Потому что жарко там

     Ну а мы поднимем голову
     Что ж в отличье видим мы? --
     Тоже видим Бога голого
     Но посереди зимы
     В отличье




x x x


     Вот дождик на улице хлещет часами
     И пусть его хлещет по травам и веткам
     Вот я и поднялся до мудрости самой
     Какая возможна по слабости ветхой

     А мудрость вся эта -- не хитрость какая
     Но лишь повторение мысли убогой
     Что все происходит со смыслом глубоким
     А вот что за смысл -- это мудрость иная




x x x


     На том свете по идее
     Нам несложно будет жить
     Мы уж ко всему привыкшие
     Да и от всего отвыкшие
     Вот в раю сложнее жить --
     Им ведь надо дорожить
     По идее




x x x


     Отчего бы мне не взять
     Да и не решиться на бессмертье
     Это непонятней смерти
     Но и безопасней так сказать
     Безопасней в смысле смерти
     А в смысле жизни -- как сказать




ЗВЕЗДА ПЛЕНИТЕЛЬНАЯ РУССКОЙ ПОЭЗИИ


     Поэту  нельзя  без  народа.  Народные   корни  поэта  --  в  народе,  а
поэтические корни  народа --  опять-таки  в народе. Все это  понимал великий
русский поэт Александр Сергеевич Пушкин.
     Была  в ту  пору  сложная  внутренняя  и  внешнеполитическая  ситуация.
Обложил  тогда Россию Наполеон, блокировал все порты и магистрали, готовился
напасть на нашу родину. А внутри страны,  в самом ее сердце, в столице ее, в
древнем Петербурге, при попустительстве и прямом содействии царского двора и
государственных чиновников  французский посол Геккерен  и его племянник вели
разложение русского  общества в пользу французского влияния. Уже весь высший
свет  говорит только  по-французски с прекрасным, даже  на французское  ухо,
прононсом,  а сама  императрица  ведет  переписку с  одним  из вдохновителей
французской революции, позднее переросшей в  диктатуру Наполеона, Вольтером,
и   тоже   по-французски.  Небольшая  часть   несознательной   молодежи  при
попустительстве  властей поддалась  пропаганде и в  этот сложный  и  опасный
момент  вышла   на   Сенатскую   площадь  с  профранцузскими,  антинародными
лозунгами, рассчитанными на раскол русского общества перед лицом захватчика.
     Один  Пушкин понимал  всю  опасность,  нависшую  над  Россией. Где мог,
обличал он Наполеона,  этого  апокалиптического  зверя,  обличал  трусость и
разложение высшего  общества,  которое  пыталось  закрыть  глаза на грозящую
разразиться катастрофу мирового масштаба и глушило страх балами и  приемами,
на которых желанным гостем  был наполеоновский ставленник и агент  Геккерен,
не жалевший сил на очернение всего  русского и особенно -- великого русского
поэта, видя в нем единственного,  но  могучего,  благодаря  поддержке  низов
общества,  противника.  Наполеоновский  агент подбил Чаадаева  на  написание
печально  известных  философических писем,  где  последний  обливает  грязью
Пушкина и весь русский народ,  говоря,  что  неплохо  было  бы  попасть  под
французов, называя их передовой и культурной нацией.
     А  тут  Наполеон без  объявления  войны  перешел  наши  государственные
границы и стал углубляться  на  территорию  нашей  Родины.  Но Пушкин  решил
заманивать узурпатора  в глубь российских снегов, справедливо рассчитывая на
слабую выдержку и непривычную к страданиям французов  по сравнению с русским
мужиком.  Решил  Пушкин  подпустить  его  поближе, а сам  пока  разъезжал по
необъятным  просторам  Родины  и  призывал  народ  готовиться  к  борьбе   с
захватчиками: копать  траншеи, собирать  оружие и  бутылки  с  зажигательной
смесью, сжигать хлеб и не сдаваться в плен.
     Тогда решили Геккерен с  племянником действовать против поэта  впрямую.
Знали  они огромную нетерпимость поэта  ко всякого рода случаям недостойного
поведения  и низкого  отношения к женщинам. Однажды  собрался  на балу  весь
высший  свет. Только и  разговору,  что  о  последних  парижских новинках, о
художественных  выставках,  о  журналах,  как  будто  на  Руси  нет   ничего
достойного для предмета разговора и рассуждения. Входит тут Пушкин, высокий,
светловолосый, с изящными руками, оглядел все это космополитическое общество
и говорит зычным голосом: "Господа, на нас движется Наполеон".
     Все смущенно  посмотрели друг на  друга, словно  он  какую глупость при
иностранце сморозил.  А  племянник Геккерена,  маленький, чернявенький,  как
обезьянка, с  лицом не то негра, не то еврея, вдруг ловко подставил великому
поэту  ножку  и ушмыгнул,  как  зверек, в  толпу засмеявшихся великосветских
бездельников.  Поднялся Пушкин, кулаки стискивает, но понимает, что  нарочно
провоцирует его французский ставленник на скандал. Хочет на дуэли из-за угла
как-нибудь  убить  его.  Нет, не  быть  этому,  -- думает Пушкин --  я нужен
народу, и честь народа выше личной.
     А племянник Геккерена в толпе мелькает, всем что-то на ухо нашептывает.
Вот  около Потемкина мелькнул, а вот около и самой Императрицы.  И  отказали
Пушкину от дома друзья Кюхельбекер и Баратынский.
     Вышел тогда Пушкин  из этой душной атмосферы  на  свежий воздух, а  там
простой народ собрался, узнал поэта, обрадовался и заговорил:
     "Батюшка, не  дают  жить французы,  все деньги и земли злодеи отобрали.
Поборами донимают, побоями мучат. Нет житья русскому человеку от французов".
     А Пушкин им и отвечает: "Мужайтесь, братья. Бог послал нам испытания. А
раз послал испытания, -- значит, верит,  что вытерпим его.  Великое  будущее
ждет Россию, и мы должны быть достойны его".
     "Спасибо, батюшка", -- отвечал народ.
     Тут пробился сквозь толпу гонец и сообщил, что уже англичане высадились
в Мурманске.  Перекрестил тогда великий поэт толпу, поставил во главе своего
верного соратника  Неистового Виссариона  Белинского,  обнял его,  поцеловал
трижды  и  послал против англичан. А  Бонапарта  все  еще  решил заманивать,
подпустить поближе.
     Вернулся снова Александр Сергеевич в зал. А там только и разговору, что
не может русский человек против западного ни по культуре, ни по истории, что
и новости  там, на  Западе,  все происходят  значительнее, и  выводы  из них
выводятся глубже. Пушкин здесь и  говорит звонким молодым голосом: "Господа,
англичане на севере высадились".
     Все  переглянулись  недоумевающе,  а   племянник  Геккерена,  чернявый,
шустрый,  как насекомое  какое, подбежал к поэту,  подпрыгнул, как кузнечик,
ударил ручкой  по  щеке и в толпу шмыгнул. Сжал Пушкин кулаки, но  понимает,
что  опять  нарочно его провоцирует французский  агент на скандал,  хочет на
дуэли из-за  угла как-нибудь убить его. Нет, не быть этому,-- думает Пушкин,
-- я нужен народу, а честь народа выше личной.
     А племянник Геккерена в толпе мелькает, на ухо всем что-то нашептывает.
Вот около Аракчеева  мелькнул, а вот и около  самого Александра. И  отказали
Пушкину от дома друзья Жуковский и Вяземский.
     Вышел  тогда  Александр Сергеевич  из этой душной  атмосферы  на свежий
воздух, а там простой народ собрался, узнал поэта, обрадовался и заговорил:
     "Батюшка, не дают жить  французы,  все деньги  и земли злодеи отобрали.
Поборами донимают, побоями мучат. Нет житья русскому человеку от французов".
     А Пушкин им отвечает: "Мужайтесь,  братья. Бог послал  нам испытания. А
раз  послал  испытания, -- значит, верит, что  вытерпим  их. Великое будущее
ждет Россию, и мы должны быть достойны его".
     "Спасибо, батюшка", -- отвечал народ.
     Тут  пробился  сквозь  толпу  гонец  и   сообщил,  что  уже  японцы  во
Владивостоке  высадились. Перекрестил тогда  Пушкин толпу, поставил во главе
своего  верного   соратника  Сурового   Николая  Чернышевского,  обнял  его,
поцеловал  трижды  и послал  против японцев.  А Бонапарта  все  решил дальше
заманивать, подпустить еще поближе.
     Вернулся снова Александр  Сергеевич в  зал. А там прямо  гул стоит, все
кричат, что любому русскому надо ехать на Запад, исправить свою породу и уже
во  втором  или  третьем  там  поколении,  исправившимся и  очистившимся  от
азиатчины,  возвращаться на  Русь и все с  нуля начинать. Пушкин  и  говорит
зычным  сильным  голосом:  "Господа,  японцы  на  Востоке  высадились".  Все
обернулись непонимающе, а племянник  Геккерена вышел на середину зала; встал
против великого  поэта, вертлявый, как  чертенок, и  под  одобрительный  гул
всего  высшего  общества стал  рассказывать всякие  неприличные  и полностью
выдуманные  истории про  жену великого поэта  Наталью Гончарову, сопровождая
все  это  непристойными жестами  и  телодвижениями.  "И, вообще, все русские
женщины..."  --  сказал он  и  грязно  выругался.  Все  кругом  засмеялись и
зааплодировали,  даже  Николай и Бенкендорф  благосклонно  склонили  головы.
Понял  тут Пушкин, что дальше терпеть нельзя, что задета честь не только его
жены, но и всех русских женщин. Поднял он тогда  сверкающие глаза на врага и
сказал: "За оскорбление чести  женщин моей горячо  любимой земли вызываю вас
на дуэль, завтра у Черной речки".
     Задрожал тут племянник Геккерена, как осиновый листок,  и осел  на пол.
Вышел тогда сам Импозантный  Геккерен и сказал с  улыбкой: "Мы принимаем ваш
вызов"; взял своего ослабевшего племянника, как ребеночка, на руки и унес. И
отказали Пушкину от дома друзья Тургенев и Тютчев.
     Вышел тогда  Александр  Сергеевич из этой  душной атмосферы  на  свежий
воздух, а там простой народ  собрался, узнал поэта, обрадовался и заговорил:
"Батюшка,  не  дают  жить  французы,  все деньги  и  земли злодеи  отобрали.
Поборами донимают, побоями мучат. Нет житья русскому человеку от французов".
     А Пушкин им отвечает: "Мужайтесь, братья.  Бог послал  нам испытания. А
раз послал испытания,  --  значит, верит, что  вытерпим их.  Великое будущее
ждет Россию, и мы должны быть достойны его".
     "Спасибо, батюшка", -- отвечал народ.
     Тут  пробился  сквозь толпу  гонец  и  сообщил,  что  Бонапарт уже  при
Бородине, на Москву с  Поклонной горы смотрит, как захватить  ее соображает.
Перекрестил  тогда великий  поэт  толпу, резким движением  накинул на  плечи
шинель, привязал шашку, подвели ему боевого коня, и повел он людей навстречу
коварному  врагу.  Когда пришли  все  на  Бородинское  поле, был уже  вечер.
Александр  Сергеевич распорядился, чтобы рыли  окопы, водружали укрепления и
огневые точки, наводили мосты и  протягивали связь. Всю ночь работали люди и
соорудили неприступную линию  обороны. Распорядился великий  поэт под  утро,
куда кому  встать,  какому маршалу кого возглавить, где батарею  установить,
где засаду спрятать,  кому  начинать, кому кончать, сказал, что скоро будет,
чтобы, если чего, без него начинали, и поскакал к Черной речке.
     Прискакал  Пушкин   на  Черную  речку,  а  там  племянник  Геккерена  с
сообщниками уже часа два что-то подстраивают. Сам племянник бледный, слабый,
как ящерка, какие-то таблетки успокаивающие глотает, а под рубашкой  у  него
поддет непробиваемый панцирь  из какого-то тайного  сплава. Посмотрел Пушкин
на него даже  с  некоторой  жалостью,  взял свой  револьвер, отошел  и  стал
заряжать. И в то время, как он заряжал, стоя спиной к своим врагам, чтобы не
смущать их, раздался  выстрел, и пуля вошла прямо  в  сердце великого поэта.
Упал он, а племянник Геккерена, петляя, как заяц, начал  убегать, а с  ним и
его приспешники. "Стой! -- закричал Пушкин.  --  Стой!"  Но  те только  пуще
бросились бежать.  Тогда прицелился  Пушкин  из  последних сил  и выстрелил.
Пробила пушкинская пуля стальной панцирь племянника  Геккерена и уложила его
на месте. Оставшимися пулями уложил умирающий поэт и пособников французского
агента.
     А в это время русский народ  благодаря умелой диспозиции великого поэта
разгромил французов на Бородинском поле  и праздновал полную и окончательную
победу.  Стали искать Пушкина, но не могли найти. Только на третий день один
из  спасательных  отрядов наткнулся на неподвижное  тело  великого  русского
поэта.  Подняли  его, уложили  на  лафет  тяжелого орудия, покрыли пурпурным
шелком,  положили в  изголовье  щит, в  ногах  -- меч  и  под скорбные звуки
духового  оркестра  повезли  на  Бородинское  поле.  Выстроились   войска  с
приспущенными  знаменами и  под дружные залпы  салюта  опустили  его в сырую
могилу. И заплакали все, даже побежденный Бонапарт со своим генералитетом. А
труп  молодого и подлого племянника Геккерена остался в поле на  растерзание
воронам и волкам.
     Нельзя поэту без своего народа, но и народу нельзя без своего поэта.




И СМЕРТЬЮ ВРАГОВ ПОПРАЛ


     Жил давно  на Руси великий русский писатель. Был он  известен  во  всем
мире, даже не умевшим читать по-русски, даже совсем не умевшим читать.
     Происхождения он был самого знатного  и чистого.  По отцу он восходил к
самим Рюрикам, а мать по прямой линии шла от Ивана Грозного. Не было фамилии
знатнее, и не было в этой фамилии писателя талантливее.
     Вел писатель жизнь, соответствующую  его знатности,  богатству и нормам
его круга.  Ездил на  балы,  кушал в  ресторанах, играл  в карты,  дрался на
дуэлях и писал книги. Все он испробовал и во всем был удачлив.
     Поехал  он как-то  в загородный  ресторан Яр  с  друзьями  и цыганками.
Проехали  полпути  и  остановились.  Ямщик  говорит: "Барин,  ось сломалась.
Менять надо". Вышел писатель из кареты. Первый раз в жизни оказался он пеший
вне  своей  усадьбы или английского клуба. А кругом стоит стон, крестьяне на
полях работают, как  рабы, женщины  в плуг  впряглись,  детишки  плачут  и с
голоду пухнут, скотина тощая ревет, низкие хлеба жалобно шелестят. Посмотрел
писатель окрест себя, и душа его страданиями уязвлена стала.
     Вскочил он в карету и велел домой скакать. Друзья и цыганки удивляются,
а писатель молчит  и лишь ямщика торопит.  Прискакали домой. Тут  же  продал
великий писатель свое имение Ясная  поляна какому-то приятелю, всю  скотину,
мебель, одежду, деньги и землю роздал бедным и ушел в народ.
     Пришел он в народ, на Волгу, бурлаком нанялся. Был он огромного роста и
силы непомерной, и везде отстаивал он права простых тружеников. Бригада, где
он  работал,  и получала больше, и кормили  ее вкуснее.  Уважали  писателя в
народе и дивились: откуда такой грамотный и справедливый среди них завелся.
     Наблюдал  писатель народную жизнь  и  понял, что  не  может он работать
сразу на всех фабриках и  заводах, во всех бригадах и артелях, на всех полях
и покосах,  чтобы отстаивать  правду народную. Понял он, что поможет  только
революция. Написал он  песню про Буревестника, который гордо реет  над седой
пучиной моря и  нисколько  не боится бури, а всякие подлые пингвины и гагары
прячут жирные тела  куда потеплее. Разоблачил великий писатель в своей песне
врагов и призвал народ к восстанию. Узнал народ про эту песню и поднялся.
     Но недостаточно твердо взялся народ  за оружие и был разгромлен. Напали
на великого писателя пингвины и  гагары  и кричат: "Не надо было браться  за
оружие". Выпрямился писатель и гордо отвечает: "Надо было, но только  смелей
и  решительней". Но  обманутый  народ  поверил  гагарам  и пингвинам,  а  за
писателем установило слежку 3-е отделение.
     Сказал  писатель: "Когда-нибудь они поймут,  что я был прав, что  я был
всей душой за них". После этого ускользнул он от сыщиков и бежал в Италию на
необитаемый остров Капри. Построил  он  себе шалашик  и  стал  жить, питаясь
ягодами и грибами. На маленьком пеньке,  заменявшем ему стол, начал писатель
создавать величайшую книгу о рабочем классе, чтобы  раскрыть народу глаза на
обман.
     Прослышали во всех странах, что живет в Италии, на  необитаемом острове
Капри  мудрец,  питается он только грибами и  ягодами и день и ночь напролет
пишет  что-то.  Стали приезжать к  нему  за  советами. Помог  он Итальянским
железнодорожникам  выиграть  забастовку,  англичанам  Тред-юнионы  основать,
немцам  организовать II Интернационал.  И  с каждым он разговаривал  на  его
родном языке, без малейшего акцента, это  была его единственная  слабость. У
каждого справлялся  он о здоровье, о жене, о детях, давал совет, наставлял и
отпускал с миром. И шла слава о нем.
     И вот однажды, как гром среди  ясного неба, вышла в свет книга великого
писателя, первая в мире  книга о рабочем  классе.  Понял тут русский  народ,
какую  непоправимую  обиду  нанес  он  великому   писателю,  и   стал  народ
волноваться.
     Прочел царь эту книгу и понял, что пришел ему конец. Послал он тогда на
Капри агента  3-его  отделения.  Приехал агент и  говорит великому  русскому
писателю: "Послал меня сам царь. Бери, писатель, всю власть на Руси и только
одному царю подчиняйся. И народ сделаешь счастливым и сам  будешь у власти".
Отвечал великий русский писатель: "Не  хочу я с властью приходить  к народу.
Хочу, чтобы он сам ко мне с любовью пришел". И уехал агент ни с чем.
     Еще пуще  волнуется  народ.  Посылает тогда  царь второго  агента 3-его
отделения  на Капри. Приехал агент  и говорит  великому  русскому  писателю:
"Послал меня сам  царь. Голодает  народ. Бери, писатель, всю власть на Руси,
накорми народ  и  только одному  царю подчиняйся".  Отвечал  великий русский
писатель: "Не хочу я хлебом заманивать народ.  Хочу, чтобы он  сам  ко мне с
любовью пришел". И уехал агент ни с чем.
     Еще  пуще волнуется народ.  И приезжает  к великому писателю  депутация
рабочих и  говорит:  "Мы  обидели тебя,  но  теперь  все поняли.  Веди  нас,
писатель, сотворим мы небывалое, до сей поры не бывшее в  мире. Становись во
главе". Отвечает писатель: "Добро. Сейчас, только соберусь".
     Приехал он в Россию и повел народ на штурм Зимнего, оплот самодержавия.
Пушки  кругом  палят,  пулеметы  строчат,  орудия  бьют,  бомбы  рвутся,  ад
кромешный, но  взял писатель Зимний. И, поразительная деталь, ни один из его
людей не был убит, ни даже ранен.
     И  установилась  советская власть. Настало  счастье, все ходят по улице
сытые, довольные, улыбаются.
     Идет писатель погулять, а все ему кланяются, благодарят, желают  долгих
лет жизни.
     Но  не успокоились  враги  и  подослали к  великому  русскому  писателю
шпионов под видом врачей... Убедили враги народ, что писателю лечиться надо.
И  до  того  любил народ  писателя, что  поверил  врагам-врачам.  И  вот они
насмерть залечили совершенно здорового великого русского писателя.
     Когда узнал про  это народ,  то на  клочки  разорвал  врачей-шпионов  и
других врагов, которых удалось обнаружить.
     Но,  благодаря смерти  великого  русского  писателя,  только  усилилась
советская  власть. Понял народ, какое  великое счастье  им готовит писатель,
коли так боятся его враги. И все до единого стали за советскую власть.
     Так великий русский писатель и самою своею смертью врагов попрал.




ДЕЛЕГАТ С ВАСИЛЬЕВСКОГО ОСТРОВА


     Однажды закончилось  одно  из заседаний съезда РСДРП в Цюрихе.  Все уже
разошлись, только группа товарищей из ЦК задержалась. Был ясный летний день,
яркое солнце заливало комнату и освещало молодые порывистые лица.
     Тут  Владимир  Ильич заметил в  дальнем  углу  девушку, которая  что-то
быстро  записывала  в блокнот.  Девушка  была  прекрасна: высокая, стройная,
огромные голубые глаза,  правильные и мягкие черты  лица,  хорошо очерченный
подбородок, огромная русая коса до пояса.
     Владимир Ильич  спросил кого-то из  товарищей, и ему ответили,  что это
делегат от Васильевского острова. Владимир Ильич подошел  к девушке, добро и
внимательно посмотрел на нее и сказал:  "А товарищи с Васильевского  острова
не лишены чувства прекрасного".
     Девушка зарделась, потупила глаза  и отвечает: "Прекрасное --  это наша
борьба за светлое будущее".
     Владимир Ильич отвечал:  "Товарищи с  Васильевского  острова  не лишены
чувства разумного".
     Девушка отвечала: "Разумное это то, за чем будущее".
     Ленин  обернулся к товарищу Сталину и сказал: "Вы  представляете, Иосиф
Виссарионович, какую жизнь мы построим  с этакой молодежью!" Сталин отвечал:
"У нас на Кавказе  говорят: если девушка красива -- честь ее родителям, если
умна -- честь ее народу".
     Девушка потупилась, провела рукой по  волосам и  отвечала: "Честь  моим
родителям, что  вырастили меня  честной и  скромной, честь моему народу, что
вырастил меня с чувством правды и справедливости".
     Владимир  Ильич  улыбнулся и  спрашивает Сталина:  "Что у нас говорят в
этом  случае?"  Иосиф  Виссарионович  улыбнулся,  ласково  сощурил  глаза  и
отвечает: "У нас на Кавказе в этом случае не говорят, а влюбляются".
     В это время подошли сзади  Мартов и Плеханов. Оба они давно уже сватали
своих  дочерей  за  Ленина.  Посмотрели  они  с  презрением на  делегата  от
Васильевского острова  и говорят:  "У наших дочерей партийный стаж перевалил
за десяток  лет, сами мы в партии с юности, прошли  каторги  и ссылки, когда
она еще пешком под стол ходила. Да и родители у нее еще неизвестно кто".
     Владимир Ильич посмотрел на Сталина и говорит: "А ведь товарищи правы".
Улыбнулся Сталин лукаво в усы и  отвечает:  "Давайте устроим  проверку.  Кто
пройдет, тот и прав".
     Велели позвать дочерей Мартова и Плеханова. Пришли они толстые, старые,
с недовольными лицами.
     Владимир Ильич говорит: "Вот первый вопрос: кто такие  большевики и кто
такие меньшевики?"
     Ничего не  смогли  ответить дочери  Мартова  и  Плеханова.  А  девушка,
делегат с Васильевского острова, откинула  русую косу  за спину,  посмотрела
открытым  взором прямо в глаза Владимиру  Ильичу и отвечает:  "Меньшевики --
это те, которых сейчас  больше, но потом будет меньше.  А  большевики -- это
те, которых сейчас меньше, но потом будет больше".
     Подивились все  товарищи  из  ЦК мудрому  ответу,  а  Владимир Ильич от
удовольствия даже правой рукой по правой коленке ударил.
     Вторым  заданием  было пронести  листовку на  завод. Дочерей Мартова  и
Плеханова сразу же поймала полиция, потом  их выкупили  с большим  трудом. А
девушка, делегат от  Васильевского острова,  не только  пронесла листовку на
завод, но сумела и стачку организовать и довести ее до победного конца.
     Подивились все товарищи из ЦК на такую зрелую работу, а Владимир  Ильич
прищурил глаза и по-другому взглянул на девушку.
     "Хорошо,  хорошо,  --  говорит  Владимир Ильич, --  вот  вам  последнее
задание.  Поступили к нам  сведения,  что завелся в наших  рядах  предатель.
Выявите его".
     Как ни старались дочери Мартова и Плеханова, но так и не смогли выявить
предателя.
     А девушка, делегат с Васильевского острова, посмотрела в толпу людей, и
вышел из толпы Зиновьев и говорит: "Не могу больше  выносить  этого честного
пронзительного взора.  Я предатель".  С  тех пор  немало предателей  выявила
таким образом девушка.
     Подивились  все товарищи из  ЦК  такой  прозорливости, а Владимир Ильич
говорит  Сталину:  "Что  скажешь?"  Улыбнулся  Иосиф  Виссарионович, покачал
головой и отвечает:  "Прямо бы сейчас  украл бы ее  и увез к себе на Кавказ,
если бы не была она нужна нам для партийной работы здесь".
     А  девушка  сдержала улыбку,  убрала  волосы со  лба и отвечает:  "Если
партия пошлет на Кавказ, поеду на Кавказ".
     Анкетные данные у девушки оказались в порядке,  характеристика хорошая,
да и ЦК поддержал ее кандидатуру. Звали ее Надежда Константиновна Крупская.
     С  тех пор была  она  с Лениным везде. Вместе с ним коротала она долгие
холодные ночи  в Шушенском. Была она с ним  и  на памятном крейсере  Аврора,
когда он из всех 40 своих легендарных орудий в щепки разнес Зимний дворец --
оплот самодержавия. Была она и у смертного одра Ильича.
     И  родились у  них три  сына.  Первый пошел в  крестьяне,  второй  -- в
рабочие.  Третий -- в солдаты.  Растут  сыновья, и все больше продуктов дает
стране первый  сын,  все больше товаров  дает стране второй  сын,  все зорче
стережет страну третий сын.




ВЕЧНО ЖИВОЙ


     Давно это было.
     Однажды,  ранним  июньским  утром 22 июня тридцатимиллионная  китайская
орда без какого-либо предупреждения или объявления войны перешла воды седого
Амура и коварно напала на мирную советскую Сибирь.
     Советские  войска  мужественно приняли на  себя удар  подлого врага. Но
слишком неравны были силы. К тому же была весна, стояла распутица, разлились
великие  сибирские  реки  Енисей,  Иртыш,  Лена,   Ангара,  и  не  могла  по
климатическим причинам вовремя прибыть подмога.
     Окружили   китайцы   всеми   тридцатью   миллионами   штаб   советского
главнокомандующего генерала  Лазо и  кричат: "Сдавайся, Лазо-герой! Ты  один
остался".
     Но  Лазо долго отстреливался  из пулемета. Когда же кончились патроны и
понял Лазо,  что подвезти  их  ниоткуда  нельзя, бросился он в воды Амура  и
поплыл. Установили китайцы на высоком берегу реки-Амура пулеметы  и орудия и
стали  стрелять  вослед Лазо,  да  все не точно  --  то недолет, то перелет.
Только к середине дня шальная пуля попала в голову Лазо, и раненым его взяли
в плен.
     Стоит он  огромный,  белокурый, голова  вся в крови, глаза  сверкают, а
вокруг  китайцы  бегают,  маленькие,  желтенькие,  проворные.  Окружили  его
тридцатью миллионами, штыками от него отгораживаются. И  кричат: "Переходи к
нам, Лазо-герой. Озолотим. Откажись от московских ревизионистов!"
     Лазо спокойно спрашивает их: "А Ленин за кого?"
     "За Москву, за Москву!" -- пищат китайцы.
     "Значит  и  я  за Москву",  -- перекрыл их щебет громоподобным  голосом
Лазо.
     Подпрыгнули китайцы от злости, лица их перекосились, слюна брызжет.
     "Страшную смерть мы тебе придумаем, Лазо-герой", шипят они.
     Но спокойно, как статуя, стоял Лазо, только в глазах его горела жизнь.
     Стояла в ту пору страшная зима. Деревья от холода переламывались, птицы
мерзли  на лету, не успев даже крылья раскрыть, все звери из лесов бежали за
Урал, в Советскую Россию.
     Раздели китайцы Лазо донага, вывели  на  мороз и  водой из  брандспойта
стали  поливать. Уже около тысячи китайцев, которые поливали Лазо, замерзли,
как  пташки, а сам Лазо стоит, и только  в глазах его горит  жизнь.  И самое
удивительное -- стал подтаивать у ног его снег и трава пробиваться.
     Испугались  китайцы,  застучали  зубами. Бегают кругом,  головки  вверх
задирают и кричат: "Почему ты, Лазо-герой, не умираешь?"
     Лазо отвечает им: "Вся жизнь в Ленине!"
     Заперли  китайцы  тогда  его в  камеру, а сами агента в Москву послали,
Ленина  убить. Притворился агент китайцем-торговцем из Китай-города и прошел
первый заслон  вокруг  Москвы.  Хотел  он  проникнуть  в  древний Кремль, но
бдительный  солдат  из  второго  заслона  кремлевской  охраны  задержал его.
Владимир Ильич  потом лично  наградил  этого бдительного солдата из  второго
заслона кремлевской охраны Геройской  звездой, солдат же  из первого заслона
вокруг Москвы сурово наказали.
     Узнали  китайцы  про  гибель своего  агента,  прибежали  к Лазо, слюной
брызжут,  кричат  ему:  "Берегись,  Лазо-герой,   страшную  смерть  мы  тебе
придумали!" А Лазо стоит, сверху на них глазами сверкает.
     Подогнали тогда  китайцы паровоз, раскалили топку так, что весь паровоз
розовым стал,  дрожит от жара.  Кинули  китайцы  в  топку для  пробы  слиток
тугоплавкого металла, и он в миг в жидкую каплю превратился. Столкнули тогда
китайцы  Лазо в топку, А сами  кругом  стоят, ручонки потирают,  ножками  от
радости притопывают.
     Только  проходит некоторое время, И  видят  китайцы, что ходит  Лазо  в
топке  туда-сюда  невредимый, нагибается, что-то собирает  и "Интернационал"
поет. И вроде бы еще кто-то с ним там ходит и ему подпевает.
     Испугались китайцы, застучали  зубами, вынули  Лазо  из  топки и кричат
ему: "Почему ты, Лазо-герой, не умираешь?"
     Лазо отвечает им сверху: "Вся жизнь моя в Ленине!"
     Заперли тогда китайцы  его в камеру,  а  сами  агента  в Москву послали
Ленина  убить. Притворился агент китайцем-торговцем из Китай-города и прошел
первый  заслон   вокруг   Москвы.  Потом  притворился  агент  солдатом   8-й
Освободительной армии Китая под  руководством  товарища Мао Дзе-дуна, прошел
второй  заслон  кремлевской  охраны  и проник  в древний  Кремль.  Хотел  он
проникнуть в кабинет Ленина, но бдительный солдат из третьего заслона личной
охраны  задержал его. Владимир Ильич  потом лично наградил этого  солдата из
третьего  заслона личной  охраны Геройской  звездой, солдат  же  из  первого
заслона вокруг Москвы и второго заслона кремлевской охраны сурово наказали.
     Узнали  китайцы про  гибель своего агента, прибежали  к Лазо, от злости
подпрыгивают,  кулачонки  сжимают  и  кричат   ему:  "Берегись,  Лазо-герой,
страшную смерть мы тебе  придумали!"  А Лазо стоит,  сверху на  них  глазами
сверкает.
     Соорудили тогда китайцы  огромную  виселицу,  веревку особым  китайским
жиром намылили. Надели веревку  на шею Лазо и трибуну из-под ног его выбили.
Стоят кругом хихикают, ручонки от удовольствия потирают. Да словно подхватил
кто-то Лазо, и не  затягивается  на  нем петля, и  как  будто парит он. Даже
раскинул  он в  стороны свои огромные  руки, развел в стороны свои громадные
ноги  и вместе  с  головой  гигантскую  пятиконечную звезду  высоко  висящую
изображает.
     Испугались китайцы, застучали зубами, вынули его из петли и кричат ему:
"Почему ты, Лазо-герой, не умираешь?"
     Лазо отвечает им сверху: "Вся моя жизнь в Ленине!"
     Заперли  тогда  китайцы его в камеру, а  сами агента  в  Москву послали
Ленина убить.  Притворился агент китайцем-торговцем из Китай-города и прошел
первый  заслон   вокруг  Москвы.  Потом   притворился  агент  солдатом   8-й
Освободительной армии Китая  под руководством товарища  Мао Дзе-дуна, прошел
второй   заслон   кремлевской  охраны  и  проник  в  древний  Кремль.  Потом
притворился  агент  товарищем  из  Коминтерна,  прошел  третий заслон личной
охраны и  проник  в  кабинет  Ленина.  Ленин увидел  товарища из Коминтерна,
приподнялся, ласково  улыбнулся и пригласил сесть. Сел агент против Ленина в
огромном кресле, а сам руку с ножом  в кармане сжимает. Ленин спрашивает его
с озабоченностью: "Как дела у  красного  пролетариата  Китая?" Выхватил  тут
агент  нож  и  прямо  в  ленинское  сердце  вонзил.  Схватили  его  на месте
преступления. Солдат же из первого заслона  вокруг  Москвы,  второго заслона
кремлевской охраны и третьего заслона личной охраны сурово наказали.
     Узнали китайцы про смерть Ленина, обрадовались, побежали к Лазо, а сами
на  бегу от  радости подпрыгивают, через голову  перекувыркиваются и кричат:
"Ну, Лазо-герой, страшную смерть тебе придумали!" Прибежали они к Лазо, а он
лежит  громадный,  во  всю длину камеры,  но мертвый,  глаза  в  синее  небо
устремлены. И на груди его вырезано: "Ленин -- вечно живой!"
     Испугались  китайцы, застучали  зубами, не  знают  чего и делать. В это
время подошли советские  войска,  подогнали катюши,  крейсерами и  линкорами
отрезали  китайцам путь отступления через воды седого  Амура и  все тридцать
миллионов китайцев сожгли на месте.
     С воинскими почестями похоронили Лазо и памятник ему поставили. А рядом
поставили  памятник  Ленину.  И как  посмотрит  Лазо на Ленина,  так  словно
вспыхивает жизнь в его бронзовых глазах.




СЕМЬ НОВЫХ РАССКАЗОВ О СТАЛИНЕ


        1.
     Однажды  в  детстве  шли Сталин с  приятелем мимо  мясной лавки. Сталин
схватил кусок мяса  и бежать.  Догнали их и спрашивают  Сталина: "Ты украл?"
"Нет, -- отвечает. -- Это он". И приятеля тут же разорвали на части.

        2.
     Совсем  стало  плохо  жить народу. Бунтуют.  Вызывает  царь  Сталина  и
говорит: "Замани  народ на Сенатскую  площадь". Привел  Сталин народ,  а там
жандармы. Стали стрелять, весь народ поубивали. Больше миллиону.

        3.
     Однажды пришли к Сталину Троцкий, Зиновьев и Бухарин  и сказали: "Ты не
прав. Давай поговорим". Выхватил Сталин пистолет из письменного стола и убил
их на месте. А трупы велел немедленно закопать.

        4.
     Однажды  приехал  Сталин к Ленину  в Горки.  Увидел, что нет  никого, и
зарезал Ленина. А труп  незаметно  закопал.  Возвратился  в Москву и сказал:
"Ленин умер. Мне все завещал".

        5.
     Однажды приехала к Сталину жена и  сказала: "Зачем ты у  бедной женщины
все деньги отнял. Нехорошо". Выхватил Сталин пистолет из письменного стола и
убил ее на месте. А труп велел незаметно закопать.

        6.
     Однажды  пришел в  Сталину  Никита Сергеевич Хрущев  и  говорит: "Ты не
прав.  Давай поговорим". Выхватил Сталин пистолет из  письменного стола,  но
Хрущев  успел раньше  выстрелить  и  убил  Сталина. А  труп  велел незаметно
закопать.

        7.
     Однажды шел  Сталин по  улице.  Узнал его  народ  и  кричит:  "Вот  он,
Сталин!" Побежал Сталин, а народ за  ним. Догнали  его, разорвали  на части,
сожгли, а пепел в Москву-реку бросили.




БИТВА ЗА ОКЕАНОМ


     Поспорили как-то Никсон, президент американский, с Первым секретарем ЦК
КПСС  и Председателем Совета Министров СССР  товарищем Хрущевым,  чей хоккей
лучше. Никсон, Президент  американский и  говорит:  "Куда вам, советским,  с
нами  тягаться.  У нас  все хоккеисты  2  метра  росту. Они не  работают, не
учатся, всю  жизнь  только  в хоккей  играют. Профессионалы,  одним  словом.
Главные среди них:  Фил Эспозито --  Мистер бронированный танк, Гарди Хоу --
Мистер  большой локоть, Бобби Халл -- Мистер страшная пушка. Били мы  чехов,
били шведов, били  немцев и вас, советских, побьем". Велел Никсон, Президент
американский позвать Фила Эспозито  -- Мистера бронированный танк, Гарди Хоу
-- Мистера большой локоть и Бобби Халла -- Мистера страшная пушка. Вошли они
в кабинет,  каждый  больше  двух  метров,  даже  без  доспехов  еле в  дверь
протиснулись,  зубы  железные,  все  время  жуют  что-то. Опечалился  Первый
секретарь  ЦК  КПСС и Председатель Совета Министров СССР  товарищ  Хрущев, а
Никсон, Президент американский, засмеялся.
     Прилетел Первый секретарь ЦК  КПСС и Председатель Совета Министров СССР
товарищ Хрущев  в Москву,  а на Внуковском аэродроме его  член  Политбюро ЦК
КПСС товарищ Шелепин встречает. Встречает он его и спрашивает: "Что тебя так
печалит?" Первый секретарь  ЦК  КПСС  и Председатель  Совета  Министров СССР
товарищ Хрущев отвечает: "Поспорили мы с Никсоном, Президентом американским,
чей хоккей лучше. Да, видать, у них лучше. Все по два метра и профессионалы.
А самые главные у  них Фил Эспозито --  Мистер бронированный танк, Гарди Хоу
-- Мистер большой локоть и Бобби Халл -- Мистер страшная пушка. Не можем  мы
с  ними тягаться".  Задумался  член  Политбюро ЦК  КПСС  товарищ  Шелепин  и
отвечает: "Негоже, чтобы американец  над советским торжествовал. Иди, спи, а
я что-нибудь придумаю".
     Собрал  член  Политбюро  ЦК КПСС товарищ  Шелепин  своих  заместителей,
помощников  и  референтов  и говорит:  "Не привычны мы  в  хоккей играть, да
негоже, чтобы американец над  русским торжествовал".  И дал  он  сроку  один
день, отыскать  добровольцев  с американцами биться. В  ту же ночь  лежал на
столе  Первого  секретаря ЦК  КПСС  и  Председателя  Совета  Министров  СССР
товарища Хрущева список. Вот он: Борис Михайлов -- Капитан, Владимир  Петров
--  Комсорг,  Валерий  Харламов  --  Кудесник хоккея,  Александр  Якушев  --
Великолепный, Владимир Шадрин --  Несгибаемый, Вячеслав Старшинов -- Ударник
пяточка,   Борис  Майоров  --   Передовик   атаки,   Владимир  Лутченко   --
Непроходимый,  Александр  Гусев --  Гвардеец  льда, Валерий Васильев -- Иван
русский, Александр Рагулин  -- Иван  Грозный и Владислав Третьяк  -- Член ЦК
ВЛКСМ. Оставили они все кто  учебу в высшем учебном заведении, кто -- родной
завод,  кто --  колхоз  или  совхоз, попрощались  с женами, поцеловали малых
детушек и улетели в Америку.
     Прилетели советские  хоккеисты в стан  врага.  Выходят на  площадку.  А
американцев человек 50, все громадные, шлемы сверкают, клюшки об лед стучат.
И  говорят американцы: "Эй, русские, проигрывать приехали?" И наши отвечают:
"Побеждают не словами,  а  делами".  Говорят американцы:  "Наши дела в наших
клюшках". А советские отвечают: "Наши дела в наших сердцах". И начался матч.
Наши каждый 5--6 врагов обыгрывает и шайбы в ворота закидывает. А американцы
за спиной судьи  подножки  подставляют, бьют и убивают наших парней.  Больше
всех  Фил  Эспозито --  Мистер бронированный  танк  старается. Да  и  судьи,
подкупленные американцами,  делают вид, что ничего не замечают.  6 советских
хоккеистов унесли с поля. Но победа осталась за нами 10:0. Счет по периодам:
первый период -- 5:0, второй  период  --  3:0, третий  период --  2:0. Шайбы
забросили:  Александр  Якушев  --  Великолепный  (4),  Валерий  Харламов  --
Кудесник хоккея  (3), Вячеслав Старшинов  -- Ударник пяточка  (2),  Владимир
Петров -- Комсорг (1). А сколько шайб еще судьи не засчитали.
     Вернулись наши хоккеисты в отель, а Борис Михайлов -- Капитан, Владимир
Шадрин --  Несгибаемый, Александр Гусев -- Гвардеец льда  и Борис Майоров --
Передовик атаки не  приходя  в  себя  скончались.  Валерий  же  Харламов  --
Кудесник  хоккея  и Владимир Лутченко -- Непроходимый с  тяжелыми  ранениями
лежат.  Похоронили  советские  хоккеисты  своих  товарищей  и  собрались  на
собрание.  А в  стане  врага веселье, пьют американцы виски  и кричат:  "Эй,
советские, завтра мы вам  покажем!" Встал  член Политбюро  ЦК  КПСС  товарищ
Шелепин и  говорит:  "Не гоже,  чтобы американец над советским торжествовал.
Завтра надо  выиграть". И постановили, что  каждый будет играть за себя и за
погибших товарищей.
     Вышли на  второй  матч. Американцев  человек  50, все громадные,  шлемы
блестят,  клюшки  об  лед  стучат.  И  говорят   американцы:  "Эй,  русские,
проигрывать приехали?"  А наши отвечают:  "Побеждают  не словами, а делами".
Говорят американцы: "Наши дела в наших клюшках". А советские отвечают: "Наши
дела в наших сердцах". И начался матч. Наши каждый 7--8 врагов  обыгрывает и
шайбы   в  ворота  закидывает.  А   американцы  за  спиной  судьи   подножки
подставляют,  бьют и убивают  наших парней. Больше  всех Гарди Хоу -- Мистер
большой локоть старается. Да и судьи, подкупленные американцами, делают вид,
что ничего  не  замечают.  6  советских хоккеистов унесли с поля.  Но победа
осталась за нами 8:3. Счет по периодам: первый период -- 3:0, второй  период
--  2:1,  третий  период  --  3:2.  Шайбы  забросили:  Александр  Якушев  --
Великолепный   (4),  Валерий  Харламов  --  Кудесник  хоккея  (3),  Вячеслав
Старшинов -- Ударник пяточка (1). А сколько шайб еще судьи не засчитали.
     Вернулись  наши  хоккеисты  в  отель,  а  Владимир  Петров  -- Комсорг,
Вячеслав Старшинов --  Ударник пяточка, Владимир  Лутченко --  Непроходимый,
Валерий Васильев -- Иван русский, не приходя в себя скончались. Александр же
Якушев  --  Великолепный и  Александр  Рагулин  --  Иван  Грозный с тяжелыми
травмами лежат. Похоронили советские хоккеисты  своих товарищей и  собрались
на собрание. А в  стане врага веселье, пьют американцы виски и  кричат: "Эй,
советские, завтра  мы  вам покажем!" Встал член  Политбюро  ЦК КПСС  товарищ
Шелепин  и говорит:  "Негоже,  чтобы американец над советским  торжествовал.
Завтра надо выиграть". И  постановили, что каждый будет играть  за себя и за
погибших товарищей.
     Вышли  на третий матч.  Американцев человек 50,  все  громадные,  шлемы
блестят,  клюшки  об  лед  стучат.  И  говорят  американцы:   "Эй,  русские,
проигрывать  приехали?"  А советские  отвечают:  "Побеждают  не  словами,  а
делами".  Говорят американцы: "Наши  дела  в  наших  клюшках".  А  советские
отвечают: "Наши дела в наших  сердцах". И начался  матч. Наши  каждый 10--12
врагов  обыгрывают и шайбы в ворота закидывают. А американцы за спиной судьи
подножки подставляют, бьют и убивают наших парней. Больше всех Бобби Халл --
Мистер страшная пушка  старается.  Да  и  судьи, подкупленные  американцами,
делают вид,  что ничего не замечают.  Вот  уже  троих  советских  хоккеистов
унесли  с  поля, остался  один Владислав  Третьяк  --  Член  ЦК ВЛКСМ,  весь
израненный  и только  шепчет: "Не пройдут! Не  пройдут!" Вот три  секунды до
конца матча осталось. Вот две секунды  осталось. Вот одна секунда  осталась.
Вот и сирена. Упал окровавленный Владислав Третьяк -- Член  ЦК ВЛКСМ на лед,
но  победа осталась за  нами  4:3. Счет  по периодам: первый  период -- 1:0,
второй период  --  1:1, третий  период -- 2:2.  Шайбы  забросили:  Александр
Якушев -- Великолепный (4). А сколько шайб еще судьи не засчитали.
     Поднял член Политбюро  ЦК КПСС товарищ  Шелепин Владислава  Третьяка --
Члена ЦК ВЛКСМ, а  враги  и сами удивляются, шляпы сняли и говорят: "Сколько
лет играем в хоккей, а такое видим  первый раз". Сели член Политбюро ЦК КПСС
и Владислав Третьяк --  Член ЦК ВЛКСМ в самолет и  прилетели в  Москву. А на
Внуковском  аэродроме их  народ встречает,  родственники,  женщины,  дети  с
цветами. Вышел Владислав Третьяк --  Член  ЦК ВЛКСМ из самолета,  прошел  по
красной дорожке  прямо к  Первому  секретарю ЦК  КПСС и  Председателю Совета
Министров СССР товарищу Хрущеву и сказал: "Товарищ Первый Секретарь ЦК  КПСС
и Председатель Совета Министров СССР,  задание  родины выполнено". Сказал  и
упал замертво.
     А в Америке с тех пор в хоккей не играют.




ВЕЛИКОКАМЕННЫЙ МСТИТЕЛЬ


     В небольшой деревушке, в  глухой  сибирской тайге, неподалеку от города
Симбирска, родился некий мальчик. Отец его был  искони русский,  но странный
человек.  Где протягивал  он руку  -- вырастало  там дерево, куда  бросал он
взгляд --  загоралась  там изба, кому говорил  он недоброе  слово -- помирал
тот.  Матери  же  мальчика  не  помнил  никто. Говорили,  что пришла  она  с
какими-то смуглыми людьми.  Вид их был чуден, да и говор непонятен.  Спешили
они куда-то.  Была среди них всего  одна женщина, родила она мальчика и ушла
со смуглыми людьми назад, на Восток ли, на Запад...
     Вышел мальчик в отца -- росту непомерного, русоволосый, и только черные
глаза достались  ему  от  матери.  И  до того они  были  черными, что даже в
детстве никто не мог выдержать его взгляда. А кто упорствовал, тот несколько
дней ходил  после этого сам не  свой.  Имя мальчику было  Евгений Вучетич. И
обнаружился  у  него  необыкновенный дар:  берет  он  камень  в  руки  --  и
получается зверь, как живой.  Берет он  дерево в руки --  и получается лицо,
как живое. Берет он глину в руки -- и получается человек, как живой. Большое
будущее прочили ему специалисты.
     Но достиг он возраста  18  лет,  и  что-то  случилось в нем.  Хочет  он
вылепить прекрасную  женщину  -- оставляют его силы, руки висят,  как плети.
Хочет он вырубить  прекрасный торс  -- да руки  резца поднять не могут, хотя
только что ворочали здоровенные бревна. Хочет  он вырезать прекрасную фигуру
-- да стамеска  из  рук падает и  ранит  ему палец,  и течет  кровь.  И ушел
Вучетич из дома. И не вернулся. Ушел в большой город и стал работать токарем
на заводе. Хорошо работал, ударником был, грамоты получал, к наградам не раз
был представляем. Казалось  совсем забыл он свой тайный дар. Только иногда в
отпуск или  с  Субботы на Воскресение исчезал  он, и  никто не  знал,  куда.
Возвращался он молчаливый, с черным  лицом.  Кругом было счастье и мир, а он
словно предчувствовал что-то.
     Разразилась  Великая Отечественная война.  Напали на СССР немцы и сразу
стали завоевывать его. Ничто не могло остановить их.  Двигались они лавиной,
и земля гудела от танков, пушек и сапогов немецких.
     Решил  Вучетич пойти добровольцем на  фронт, подал заявление,  вернулся
домой  собрать  вещи  и  заснул  неожиданно  ранним сном. И  приснилось  ему
бескрайнее снежное поле. Но вот вдали появляется черная точка, она растет, и
слышится железный цокот. И появляется Петр Первый. Весь  в черном, на черном
коне, в черном  сиянии.  Поднимает он  руку и говорит: "Слушай меня.  Иди  в
Сталинград". Сказал и  снова превратился в точку  среди бескрайнего снежного
простора.
     И  ушел  Вучетич в  Сталинград.  Захватил враг  уже  всю  страну,  один
Сталинград остался. Согнал враг все войска к городу, обстреливает его каждый
день, ни одного дома не осталось.
     Пришел Вучетич в  Сталинград и  сразу  направился  на  Малахов  курган.
Поднял  он огромный  камень  и  положил на самый  центр кургана. И  стал  он
работать с утра до ночи, сооружать каменную статую. Стали помогать ему люди,
тоже начали камни таскать. Потом  райкомы, горкомы  и обкомы стали присылать
ему  в помощь специальные отряды. Скоро  работало под началом  Вучетича  три
миллиона народу.  Трудно приходилось стране, не хватало живой силы, техники,
продовольствия. Но ничего не жалела страна для Вучетича. И стала подниматься
огромная статуя Сталина, а кругом каменное воинство его.
     Каждый день с  утра до  ночи обстреливали немцы  Сталинград  из орудий,
бомбили  с  самолетов,  поливали  напалмом. Все  уничтожили  в  городе.  Но,
странное дело, -- ни  одна  пуля, ни один снаряд, ни одна бомба  не упала на
Малаховом кургане. Ни один человек не погиб  там, не был  ранен, не был даже
контужен.
     Уже сделал Вучетич сапоги и нижние полы шинели. Сделал швы и складки, и
стоят они как живые.
     Смеются немцы и кричат: "Эй, Сталин! Приходи,  разбей  нас!"  Но только
покачнулась в ответ статуя. Совсем уже близко немцы, заняли весь Сталинград.
Второй месяц работает Вучетич с  утра до  ночи, таскает и  рубит камень.  До
пояса уже воздвиг статую. Сделал рукава, пояс, хлястик, карманы, и стоят они
как живые.
     Смеются  немцы и  кричат: "Эй, Сталин!  Приходи, разбей нас!" Но только
покачнулась в ответ статуя.
     А статуя готова до плечей. Сделал Вучетич  воротник, погоны, ордена все
выточил, и стоят они  как живые. И  воинство каменное выросло в  бесконечном
количестве.
     Смеются немцы и  кричат: "Эй, Сталин! Приходи,  разбей  нас!" Но только
покачнулась в ответ статуя.
     В последнюю ночь третьего месяца закончил Вучетич свой труд. Уснули три
миллиона его помощников прямо у ног статуи. Вышла луна. Взобрался Вучетич на
леса к голове Сталина.  Высоко она терялась в облаках.  Провел Вучетич рукой
по  усам, по щекам, по  глазам,  и вдруг  вспыхнул  в зрачках  статуи черный
огонь.  Испугался  Вучетич,  спустился к  ногам  статуи,  упал  на  колени и
говорит: "Вот он я. Я сделал все. Больше ничего не могу".
     Раздался тут гром,  и  рухнули  леса.  Далеко за линией фронта,  в тылу
немцев, вспыхнул  огонь,  закачалась земля,  и вихрь пронесся  с Востока  на
Запад.
     Выскочили  немцы  и закричали:  "Сталин идет!". Бросились  они  бежать,
освещенные  каким-то  ярким  светом. И  двинулся  Сталин со  своим  каменным
войском.  Где  ступала нога  --  лежат  раздавленные немецкие  дивизии,  где
проходит  его рука  -- разрушенные  города  дымятся,  где упадет  взгляд  --
сожженные танки, самолеты, орудия.
     И гнал он немцев до Берлина. Взял Берлин. И исчез. Не видали его больше
нигде.  Но до  сих  пор  на  территории  Польши  и  Германии, Чехословакии и
Болгарии, Румынии и Албании находят огромные камни.  Говорят, что это  воины
его победоносного войска.
     А Вучетич и три миллиона помощников  его  были убиты первым же ответным
залпом немецким. Оттого до  сих пор и  не  может никто в мире создать ничего
подобного.




ПОВЕСТЬ О ТРИЖДЫ ГЕРОЕ СОВЕТСКОГО СОЮЗА АЛЕКСЕЕВЕ


        1.
     Давно  жил  в Москве  видный  работник  одного  министерства по фамилии
Алексеев. Был он человек  заслуженный и член партии с 1905 года. Руководство
доверяло ему самые  ответственные задания, и выполнял он их с честью. Жена у
него была тоже честная  женщина и член партии. Жили они  достойно, да только
не было  у них  ребеночка. Лечились  они  самыми  современными  медицинскими
средствами, и, наконец, родился у них сыночек.

        2.
     Рос  он  у  них, но  поддался вредным сторонним влияниям  и стал  вести
рассеянный образ жизни. Собирался даже поступать в театр оперетты, поскольку
обнаружился  в нем  некоторый  талант в этой  области. Подыскали  ему  тогда
достойную невесту, тоже дочку ответственных работников.

        3.
     Идет брачный  пир, почетные гости дают советы молодым. Наконец, и время
идти в брачную постель. Захотел жених выпить на прощанье, развернул бутылку,
и  упала на пол газета. Поднял он газету  и видит статью Ленина о  голоде  в
Сибири.  Прочитал  жених внимательно  жгучие  строки, и перевернулось  в нем
сердце. "Всю жизнь неправильно  вел", -- прошептал он и, не заходя в брачную
комнату, незаметно покинул дом.
     Сел  он  в  первый  же поезд  и уехал  в  Сибирь.  Обнаружили  пропажу,
заплакала невеста и сказала: "Останусь я одинокой". Умерла  с  горя  мать. А
отец стал все позднее приходить с работы.

        4.
     Приехал  Алексеев в Сибирь  и стал искать самое  трудное место. Бросили
его на узкоколейку. В лютый мороз, без  сапог, без лопаты, голыми руками рыл
он  землю  и отбивался от бандитов. Но  однажды  всех перебили,  только  ему
удалось  бежать.  10 суток  полз  он  по  тайге, питаясь кусочками,  которые
откусывал он от  своего ремня. Подобрали  его сочувствующие Советам нанайцы.
Отмороженные  ноги  пришлось  ампутировать.  Алексеев  сам  попросил  делать
операцию без  наркоза.  Только срывалось  с  побледневших  губ:  "Врешь,  не
возьмешь".  Дивились врачи  подобному  мужеству и говорили:  "Сколько  лет в
медицине, а такое первый раз видим". Сделали Алексееву протезы, но уже через
месяц он танцевал мазурку. Никто не мог даже догадаться о случившемся, разве
только по ранней седине.

        5.
     Разразилась Великая Отечественная война.  Скрыл Алексеев от врачей, что
у него не живые ноги, а протезные, и ушел на передовую. И попал он в дивизию
своего  отца,  теперь  генерала,  и   его  жены,  врача   госпиталя.  Трудно
приходилось стране. Превосходивший ее по численности  враг подошел к столице
и  бросил на нее танки.  В  этом месте как  раз  и  стоял  Алексеев. Три дня
сдерживал  он  вражеские  танки, пока  не  подошло  подкрепление. С  тяжелым
ранением привезли его  в  госпиталь. Положили на  операционный стол, и  жена
взяла хирургический  нож. Алексеев сам  просил  делать операцию без наркоза.
Только срывалось с  побледневших губ: "Врешь, не  возьмешь". Дивились  врачи
подобному мужеству и говорили: "Сколько лет в медицине, а такое видим первый
раз". Приехал сам  генерал, отец,  но не узнал сына  и  говорит: "Ты герой и
достоин привилегий".  Отвечает Алексеев: "Если я герой и достоин привилегий,
товарищ генерал, то отпустите на передовую". Поскольку было у него ранение в
голову, удалось ему скрыть от врачей, что ноги у него не живые, а протезные,
и  ушел он опять на фронт.  Тут пришло  ему награждение  Геройской  звездой,
хотели вручить, искали, да не могли найти.

        6.
     Стала  страна одолевать врага  и бить  его  на  его  же  территории.  И
Алексеев перешел  на вражескую  территорию.  Однажды шла  битва за  немецкий
город Карлмарксштадт. Кругом  взрывы, бомбы,  и  заметил  Алексеев  немецкую
девочку в белом платьице  на пыльной мостовой.  И  тогда  пополз Алексеев и,
заслоня сердцем,  вынес ее  из  огня.  С  тяжелым ранением  привезли  его  в
госпиталь.  Положили на операционный  стол,  и жена взяла хирургический нож.
Алексеев  сам  просил  делать  операцию  без  наркоза.  Только  срывалось  с
побледневших губ: "Врешь, не  возьмешь". Дивились врачи подобному мужеству и
говорили: "Сколько лет в  медицине, а такое  видим первый раз". Приехал  сам
генерал,  отец,  не узнал сына и говорит: "Ты герой  и достоин  привилегий".
Отвечает Алексеев:  "Если я герой  и достоин привилегий, товарищ генерал, то
отпустите на передовую". Поскольку было у него  ранение в  руку, удалось ему
опять скрыть от врачей, что ноги у него не  живые, а  протезные.  Тут пришло
ему  награждение второй  Геройской звездой,  хотели  вручить, искали,  да не
могли найти.

        7.
     Загнали врага  уже  совсем в его логово советские  воины, да  не  могут
никак взять последний оплот. Стоит у врага на этом  месте огромный  страшный
дот  и  не  дает никому пройти. Вскочил  тогда  Алексеев,  крикнул  громовым
голосом  "Ура!", подбежал  и  закрыл дот  собственной грудью.  Взяли  войска
Берлин, а Алексеева с  тяжелым ранением  привезли в  госпиталь.  Положили на
операционный стол,  и  жена взяла хирургический  нож.  Алексеев  сам  просил
делать операцию без наркоза. Только срывалось с побледневших губ: "Врешь, не
возьмешь".  Дивились  врачи  подобному  мужеству и  говорили: "Сколько лет в
медицине, а такое  видим первый раз". Приехал  сам генерал, отец, теперь уже
маршал,  но  не узнал  сына и  говорит:  "Ты  герой и  достоин  привилегий".
Отвечает Алексеев: "Если  я герой и  достоин привилегий,  товарищ маршал, то
дайте мне листок бумаги".  Дали  ему листок бумаги, и  написал он на нем всю
свою жизнь. Когда вошли к нему, чтобы сделать инъекцию, то он был уже мертв,
но лицо  его светилось. Прочла жена записку и зарыдала.  Положил маршал руку
ей на плечо  и говорит:  "Была ты жена без  вести пропавшего, а стала вдовой
героя. Ты должна этим гордиться.  Был я отцом без вести  пропавшего, а  стал
отцом героя. Мы отомстим за тебя, сынок".

        8.
     Много  приехало генералов и маршалов,  и они  лично несли гроб с  телом
товарища  Алексеева.  Под звуки артиллерийских  стволов опустили  маршалы  и
генералы его в сырую землю и похоронили уже трижды Героем Советского Союза.
     А  в Берлине  до сих пор стоит бронзовый Алексеев и держит правой рукой
бронзовый меч, а в левой -- бронзовую немецкую девочку.




ВСТРЕЧИ И ПОПЕРЕЧИ



ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ


     Разною  порою,  бывает,  при разной погоде живу  я  на  седьмом  этаже.
Многое,  очень  многое  (даже  странно  --  как их  много,  нежелающих,  или
неумеющих, или  воля их  на  то,  или чья воля  на них..), многое живет ниже
меня.  А  что  выше?  --  а  там  ничего  нет,  поскольку человек  глядит  в
литературу, литература глядит в жизнь, жизнь  глядит  в  природу, а  природа
глядит в никуда.  Ежели  в обратном порядке глядеть,  тогда, конечно,  выше,
выходит, что-то есть, пренепременно.
     Коли так, то paзуjt1 мне встречается вопросительного и утвердительного,
смотря  по  смыслу  и  отношению ко  мне.  А  отношение ко мне, в  общем-то,
хорошее, потому  что  многое себе позволяю, а  если  человек позволяет  себе
многое, значит, заранее  уверен, что он настолько хороший, что все-равно все
будет хорошо, или  же как погода, истина или сидение на седьмом этаже -- это
так, потому что так и должно быть. А я им верю -- они правы.
     Когда было тихо и не хотелось никаких окончательностей от подступавшего
к горлу какого-то  шершавого кома, какой-то  тяжести, хотелось неведомости и
невнятности, хотелось счастья, любви всему  назло. Рубинштейн записал в свою
тетрадочку доказательства:
     а) все есть литература
     б) литература есть жизнь
     в) литература, овладевшая массами, страшна и неуправляема
     г) жизнь в образе литературы, овладевшая человеком, есть сила
     д) человек, овладевший жизнью в образе литературы, есть живущий
     Это  все случилось  мне  в ночь  с  6  на  12  сентября  года 1984  при
созерцании сплошной пелены  желто-серого мокрого и  сырого дождевого потока,
шумевшего звуком  вскидывающимся,  напоминающим слюноотделение при сухоте  в
горле --  слюноотделение трудное, с напряжением всех гортанных и шейных мышц
и некоторым неестественным повертыванием, как петушиной, головы  и прижатием
ее  к   кадыку,  отчего  на  душе  становится  тошно  и  мучительно  и  есть
побудительное желание уйти от всех, лечь  спиной к  жизни и долго-долго ни о
чем не думать.
     Сижу я 15  января-февраля  1982--1983  гг.  на кухне и в  окно закрытое
смотрю,  а там  развертывается московский  простор -- медленный,  тягучий, и
смотрю  я в него,  а он в ответ  при моем  брезгливом и  отдаленном внимании
начинает так же медленно и тягуче вытягивать из-за моей спины правую руку, с
некоторым   ее   подергиванием   на   мелких   неподготовленных   мышцах   и
поскрипыванием от запоздалого осознания совершающегося суставов.  Вытягивает
он мою  руку на стол, вкладывает в  нее шариковую западногерманскую  ручку с
черной, чуть отливающей в лиловизну, заправкой и пододвигает уже  замаранный
листок бумаги:
     а) жизнь или созерцание
     б) созерцательная жизнь или созерцательное созерцание
     в) созерцание жизни или созерцание созерцательного
     г) созерцание из жизни или жизнь из созерцания
     д) жизнь из созерцания жизни или жизнь из созерцания созерцательного
     е) убийство жизни посредством созерцания или
     убийство созерцания посредством жизни
     ж)  убийство   созерцания  посредством  созерцания  жизни   посредством
созерцания или убийство жизни посредством убийства жизни
     з)  созерцание убийства жизни  посредством  убийства  жизни  или  жизнь
убийства жизни посредством жизни --
     вот,   что   обнаружилось   мне   напрягшемуся   на   ввергнутом  моему
непричастному понужденному истечению себя.
     Оглянулся  --  Кабаков стоит в  тренировочных брюках  и клетчатой такой
рубашонке и  говорит безумно: Что  ответите-выберете, Дмитрий Александрович?
-- и улыбается.

     Поздней  осенью глубоким мартовским временем  жизни моей, дня 15 апреля
бродил по берегам реки  московской Москвы, подбивая  отдаленной  своей ногой
прошлогодние  листья,  слипшиеся, словно  новорожденные,  выкинутые на мороз
жестоким хозяином-мироедом ласковые мышата-малютки.
     И вспомнилось мне как прошлогодним предлетним вечером майской поры того
же  числа  30  марта ходили мы втроем -- я,  а по  бокам  движения  меня  --
двигались Булатов и другой -- Эрик Владимирович.
     Что есть истина? -- спросил Булатов.
     Истина есть долг -- отвечал Эрик Владимирович.
     А что есть долг? -- снова спросил Булатов.
     Долг есть судьба -- опять ответил Эрик Владимирович.
     А что есть судьба? -- вопросил ровным голосом Булатов.
     Судьба есть место -- не удивился Эрик Владимирович.
     А что есть место? -- настаивал Булатов.
     Место есть взгляд -- разъяснил Эрик Владимирович.
     А что есть взгляд? -- уже голосом спросил Булатов.
     Взгляд есть различение -- отпарировал Эрик Владимирович.
     А что есть различение? -- еще быстрее выпалил Булатов.
     Различение есть личность -- отразил Эрик Владимирович.
     А что есть личность, А что есть Личность? --
     -- Пошел ты на хуй! --
     -- А что есть пошел ты на хуй, а что есть пошел ты на хуй?
     -- А пошел ты на хуй значит пошел ты, сука, на хуй, блядь.
     Друзья,  --  вмешался  тут  я,  --  разве  можно же  в одной,  пусть  и
дружеской, беседе, разрешить все мучащие нас в течение целой  жизни тяжелые,
иногда для некоторых и губительные, вопросы бытия!
     И  они разошлись в разные стороны,  и долго еще поминутно оглядывались,
пока не исчезли в вечереющей июньской смутно-бледной вечной полуночи.

     Одним теплым летним вечерком вышла как-то старушка с собачкой погулять.
Собачка   маленькая,  шустрая,  а  старушка  уже  в  чулочках  и  тепленьких
ботиночках поверх по  летней погоде-то -- шустрости-то уже не досчитать. А и
то,  для  пущей  радости собачки вдруг  хлопнет  старушка  маленькими сухими
ладошечками у нее над головой -- собачка прыгает, лает. Или  вдруг веточкой,
с таким трудом отодранной от неподсильного кусточка, этой веточкой у собачки
между ушками пощекочет -- тоже весело. А издали вдруг представится, что и не
старушка вовсе, а худенький, неловкий дитенок, или увечный какой, с собачкой
играется.
     Шли  мимо  две крупные красивые  девушки, а одна  громко, нарочито так,
чтобы  старушке  слыхать,  и  говорит: "Ишь, с  собачкой  играется,  старая.
Развели тут всяких, они и гадят. Я бы их всех в собачий ящик сыграла".
     На счастье  тут  попался им навстречу  Некрасов  Всеволод Николаевич  и
говорит: Как же вам не стыдно,  девушки.  Вот старый  человек,  дитя то  же,
прожил  долгую,  трудную,  возможно,  безысходно  трагическую,  жизнь.  Один
остался. Одинешенек. Бродит  ночью по комнате, уснуть не может, воспоминания
тяжкие душу мотают из стороны в сторону. А тут забирается в нему в постельку
маленький, теплый,  невинный и  беспамятный  комочек  и  посапывает  себе  в
подушку   или   в  щеку  хозяйки.  Прислушается  старушка  к  его   сладкому
посапыванию,  ослабнет,  затрепещет  от остатной  в ней нежности, да и  сама
уснет мирная и упокоенная.
     Так как же с человеческим миром, таким хрупким и его заслуженным покоем
столь жестоко распоряжаться самовольно можете?" И устыдились девушки.

     Бывало мне многочисленно претерпеть от Сорокина Владимира  Георгиевича,
особенно 2-го, 5-го, 10-го, 11-го, 21-го, 21-го, но уже другого раза, 30-го,
32 и 53-го, поскольку:
     а) там где мы находим что-то -- мы ничего не находим
     б) там где мы ничего не находим -- мы находим следы чего-то
     в) там где мы находим следы чего-то -- там мы находим  следы чего-то на
чем-то
     г) там где  мы находим  следы чего-то  на  чем-то --  мы  находим следы
чего-то на следах чего-то
     д)  там где мы находим следы чего-то  на следах чего-то --  мы  находим
следы кого-то на следах чего-то на следах чего-то
     е) там где мы находим следы кого-то на следах чего-то на следах чего-то
-- мы находим следы кого-то на следах чего-то на следах чего-то на чем-то --
     так   громоподобно   вскрикивала   его   Муза,  что   голос  ее  из  их
новостроенного  Ясенева  сотрясал  во  мне  все  мое  ясное,  милое,  белое,
лебедеголубиное    Беляево,    вместе    с    моим    хрупкодержащимся     и
наивносамоуверовавшимся  бытом, зиждившимся  на  некрепком граненом  стакане
некрепкого  чая,  заваренном  в  полночь  для  тайного  не  видимого  никем,
непорочного самоудовольствия пития терпкого и недурманящего дух  напитка, на
ломких и ласково-обреченных тараканах,  бегающих по мыслимым диагоналям моей
кухоньки-кухни,   мыслимой  как  куб  незаинтересованного   и   углубленного
созерцания,   на   заоконном  пролетании,  пробегании,   промелькивании,   с
обязательным  быстрым  и благодарно-любопытным  повертыванием головы  в  мою
сторону  вроде  бы  самоочевидных  до  сей  поры  разрозившегося  трудностью
страшного  звучания времени  тварей, содрогнувшихся и заколебавшихся во всех
своих гранях  кристаллической  решетки контура бытия при  громких  звуках из
Ясенево.

     Еду я, значит, 17 числа из ГУМа в метро. Вошел на  станции Маяковская и
следую до станции Речной вокзал. Стою у противоположной выходу двери, смотрю
в черное стекло и вижу там, блядь, знакомое лицо, и говорю:
     -- Привет.
     -- Привет. Ты кому? --
     -- Тебе, блядь -- отвечаю
     -- А кто я?--
     -- Ты Чуйков, вроде бы, чего выебываешься --
     -- А на кого я похож? --
     -- Еб ж твою -- отвечаю -- на себя.
     Высокий  такой, длинный,  то есть волос, блядь, тоже длинный, крученый.
Ну, как американский президент какой ебаный.
     -- А где я?
     -- Где, где -- здесь. То есть -- там. А хуй его, в общем, знает.
     -- А какой я?
     -- Какой, какой -- обычный, блядь.
     Не  совсем, правда.  Вроде бы,  сука,  плоский. Хотя, ебеныть, нет,  но
какой-то другой.
     -- А могу ли я быть?
     -- Во, блядь, дает. Пидарас ты, что ли. Так ведь ты же есть.
     -- А как я могу быть?
     -- Как, как, -- пиздак. Обычно, хули же. Как все здесь, то есть там, но
как здесь среди здесь, а ты там, сука, среди там.
     -- А как я могу со своим там у тебя здесь?
     --  Как, как, чего пиздишь? Ты, блядь, со своим там на всем моем здесь,
то есть ты со своим  там как бы и есть  мое здесь, но там, то есть... Фу-ты,
заебался я с тобой. В общем, хер разберешь.
     -- А ты кто такой?
     -- Ни хуя себе! Я это я.
     -- А какой ты?
     -- Обычный, едрить твою, круглый такой, сталкиваюсь со всеми.
     -- И со мной?
     -- Хуй с тобой столкнешься, блядиной бледной.
     -- И я с тобой не сталкиваюсь, потому что, может, тебя и вовсе нет.
     Как это! Как это, еб ж твою! Что же это! Господи! Почему? Я не понимаю!
Я не понимаю! Это не  может быть!  Господи! Как тяжко,  душа стиснута чем-то
жестким и  корявым  и  не может вырваться, плачет, плачет,  стенает, бьется,
слезами сердце обдавая, кровь капает и чернеет прямо на глазах, извивается в
ногах,  как  черви  подземные,  вынутые  из  ноздреватой,  лохматой,   смрад
нодышащей  почвы на штык лопаты,  сверкающий ледяной кромкой острия, безумно
нечеловечески заточенного. Звон в ушах! Звон! Господи! -- звон!
     Разрастающийся в ушах, как металлический куст шиповный, не вмещающийся,
лезущий внаружу,  притом  цепляющийся  железными  когтями  и разрывающий  на
мелкие  клочья  все  бахромы и  наросты,  переходящий в мерные удары  чем-то
грубым  и тяжелым  по чему-то мягкому, хлюпающему,  размозженному. Горло  не
владеет звуком, не исторгает  спасительное, все объяснившее бы самоочевидное
слово, но лишь хрюканье, лаянье,  вой, хрип, мык поднебесный, тьму жидкую  и
липкую вонь... Господи!
     Оборачиваюсь  --  за  спиной  Чуйков  стоит,  улыбается,  высокий,  как
кандидат в президенты американские. Оказывается, он  все  это сам,  сука,  и
говорил, а я, блядь, думал.
     Как-то военачальник Гундлах призвал  Монастырского под ружье  и говорит
ему: "Стоять!"  Монастырский  отрезал ноги и отдал  Гундлаху. Тот  взял их и
говорит: "Смирно!" И  провалился  тут  же Монастырский под  землю  глубоко с
уханьем   и  мелким  смешком  таким,  и  исчез  насовсем.  Осыпался  Гундлах
мгновенной   сединой,   помолчал  и  говорит:   "Отдать   честь!"  Повалился
Монастырский ему в ноги и  выкрикнул в  глубоком сокрушении:  "Увы, увы мне!
Может  ли  заяц некошеный  по люди с  кареткой маяться?"  --  "Не может,  --
отвечал военачальник. -- Прав ты во всем, кроме меня единственно". И залился
слезами  Монастырский,  как мышка малая,  еле  видимая  сквозь  карман  руки
придержащей.  "Отпускаю тебя" -- говорит Гундлах. И  прилепился к нему душой
Монастырский, ходить стал везде  только вдвоем, так что и  различить нельзя.
Только когда крикнешь умышленно, но быстро:  "Воздушная тревога!" -- пригнет
голову военачальник Гундлах, и из-за  нее видны горящие неугасимым мерцающим
огнем голубые кошачьи глаза с буквой М.
     Много раз,  бывало, встречал я себя, попадаясь в самых разных местах --
знойных и  гнойных, снежных  и  нежных,  трудных  и  людных, мыслительных  и
промыслительных.
     И  в  зоне отдыха,  у затянутого  зеленовато-синевато-гнилостной ряской
отжитого  уже  всякой  памятью  пруда, под  громоподобные  отдаленные  звуки
самолетов, присаживающихся на  неведомый аэродром невидимого отсюда Внуково,
спросил я себя к небу: Что есть природа?
     И  отвечал  себе на всех:  Любовь!  --  во как!  Гуляя  по  Петровке  и
Садовому,  Пушкинской и  Горького,  встречая Попова  и  Орлова, Бакштейна  и
Эпштейна, Берга и Айзенберга и юного  совсем Ануфриева, спрашивал  я себя  к
небу: Что есть жизнь? И отвечал себе на всех: Любовь! -- во как!
     А потом  в последний раз, не чая, не ведая, что в виду имея, хотя желая
именно  об этом  сугубом,  более  чем о  всем  предыдущем, пребывающем,  так
сказать,   в   очерченном   круге   уяснимости  самообъявляющейся,   но  это
невменяемо-неминуемое,  и тем, может  быть,  самое  больное, как  синица  --
черненькая,  хвостатая,  иногда,  прости  Господи,  рогатенькая,  с копытцем
раздвоенным  так  немножко-немножко,  не видно совсем,  как и  нету вовсе, с
пушистыми  крылышками, глазками  голубенькими, немое,  булькающее, на  ножку
припадающее,  в просторах, в тесноте, в сосуде гукающее, рыкающее, мякающее,
дакающее, глюкающее, сниванапараксижнюкающее: "Что есть язык?" -- "Любовь!"
     И спросил я себя отчаявшегося к небу: "А осилить ли столько любви?"
     И отвечал отчаявшемуся на всех: "А ты осиль хотя бы свою!" -- во как!
     Осень ведь была,  ясно. Слово такое есть -- любимое. Грустно  было, как
оно бывает, или даже не грустно, а как-то так, что и не скажешь точно, вроде
бы само ясно по  приметам мелким,  точечкам, запятым разным,  в общем. Слово
такое есть -- любимое. Листья облетали, тихо-тихо, как отлетают от рисуемого
нежным  и  необязательным   воображением  ствола  воздыхающей  жизни   мечты
легкокрыло-юношеские, грусть смутную нагоняющие. Слово есть  такое.  И вслед
раскрывались прекрасные дали,  распространяя повсюду неведомое и добровольно
принимаемое на  себя счастье, то есть волю и  покой. Слово  есть, среди слов
любимых, такое любимое.

     1 Так напечатано в книге. -- С. В.




ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО


        (к моим современникам, соратникам и ко всем моим)

     Дорогие товарищи! К вам, к вам обращаюсь, друзья мои!
     Это   послание   не  есть  плод  первого,  случайно  набежавшего,   как
легковейный ветерок, порыва легкомысленного,  мимолетного,  пусть и  милого,
извинительного   в   своей    понятной   слабости   бренного   человеческого
существования,  порыва  души  болезненно  уязвленной  жуткой  откровенностью
явленности преходящести дорогих нашему  сердцу существ,  встреченных нами на
мучительно  краткий  срок  среди  будто  бы  выдуманных   чьей-то   злой   и
коварно-неумолимой фантазией хлад- нокипящих, вздымающихся до неулавливаемых
глазом страшных высот  и исчезающих  в безумных  зияниях нижних  слоев  волн
вечноуничтожающегося,  самопоедающего бытия, что с  пронзительной ясностью и
откровенностью открылось мне, когда лежал тихий и внимательный  при  смерти,
благоговейно  окруженный  внуками,  правнуками и  праправнуками, и  прочими,
причитающимися мне родственниками от моего колена, между которыми попадались
и  старцы, седые и дрожащие,  а также еще  младенцы  бледные, испуганные,  с
глазами черными  и  влажными  от  ужаса  и непонимания  происходящего, когда
глядел я на них моим уже поднятым в  иные высоты и  пространства, отлетевшим
от меня самого на какую-то иную  княжескую службу прозрачными, как кристалл,
взглядом; так вот, послание  сие  есть, напротив, плод  долгих и мучительных
размышлений  и сомнений, выношенных  в самом укромном  таилище  теплодышащей
души  и в холодных, кристаллически-фосфоресцирующих перед лицом космических,
удаленных,  разбегающихся,  убегающих  от  нас  и друг  от  друга, в желании
настичь неуловимые  границы мира сего,  сферах бесстрастного и  неподкупного
сознания.
     Друзья мои!  Соратники  моих сомнений и ласково-соучастливые  свидетели
минут воспаряющих откровений! Други! Сородичи! Соплеменники!  Нас  мало. Нас
не может быть много. Нас не должно быть много. Мы -- шудры! Мы --  брахманы!
ОУМ! ОУМ!  Мы  малое  племя,  избранное, вызванное к  жизни из  ничто  одним
пристальным  вниманием  небесным,  призванное  на  некое   уже  нами  самими
порожденное  дело,  единственное,  не  обязательное  ни  для  кого  в  своей
губительной отрешенности  от мира  естественных привычек,  дел  и  утех,  но
неизбежное  в  добровольном  постриге,  приятии  на  себя  чистого  смирения
служения перед лицом не глядящих даже в нашу сторону, не поворачивающих даже
профиля  к нам в  любопытстве полуживотном хотя  бы, не  принимающих нас, не
знающих  и  знать  нас  не  хотящих,  отрицающих  реальные  основания  самой
возможности нашего существования, поносящих и изрыгающих хулу и поношения на
нас, гонящих и казнящих нас усечением наших нежных, недоразвитых для общения
с реальностями конкретной действительности конечностей,  но тайным промыслом
того же провидения, устроившего и поставившего нас, чающих наших откровений,
порой непонятных им по  слову, по звуку, по сути, наших речений и приговоров
в  их мгновенно-разящей,  горне-откровенческой  и исторически-раскрывающейся
необратимой  истинности.  О,  их  сила  неодолима,  она неведома,  она  зане
несопоставима с силой  людей  быта от плоти и  человеков принимаемой.  И  мы
ведали таковую! И  мы знаем!  И мне такое было, когда в  строгом маршальском
мундире с лавровым шитьем  и при всех  регалиях под  вой и дьявольский свист
метящих  прямо в меня  вражеских снарядов  бросал  я  бесчисленные геройские
массы на высокие, теряющиеся в заоблачных далях, мокрые от волн  бушующего и
беснующегося по соседству моря, острые и непреступные  стены Берлина,  когда
высокий,  худой и непреклонный  одним сжатием запекшихся губ к стенке ставил
по тяжелой  неопределенно-необходимости  обоюдореволюционного  времени,  или
когда с ледяной головы  светящегося Эвереста в 25-кратный  бинокль  медленно
оглядывал окрестности мелко-видневшегося мира, -- братья мои, все это прах и
прах с ног осыпаемый и осыпающийся. Друзья мои, я не о том!
     Милые мои,  мы знаем  это все,  мы знаем их всех, знаем  их наружность,
внешность, выражения и подноготную. Но мы не знаем себя. Да, да, да, да, да,
да! Мы  себя не  знаем!  Кто же, кроме нас, взглянет нам в глаза друг другу,
кто объявит  друг друга для себя  и в целокупности этих открытий, их объема,
качества,  предметности   и  истории  явит  всех   нас   целиком  как  некий
провиденциальный организм,  суммой своих бытийных  проявлений  и  свершений,
если  не превышающий, то  и  не спутываемый  с  тайной  отдельного  служения
каждого из нас.  Это  служение дано  нам и  как  бы  вкладом  в  общую  чашу
жертвенных приношений, но и как бы отдельной  общественной нагрузкой. Иногда
грузом, смертельным грузом. Иногда и самой смертью даже. Когда, помню, сидел
я в ледяном, обросшем крысиными и моими собственными  испражнениями, сидел я
в глубоком  ледяном  метке, который  сгубил  все  мое юношеское  цветенье  и
последующее возможное  здоровье по  злой воле и бесовской  злобе  проклятого
Никона,  собаки, суки  рваной, пидераса  ебаного.  Как  страдал-исстрадался,
Боже! Ведь мальчик еще  был, юноша хрупкий, дите несмысленное, неопушенное и
наивное.  Но  сила была.  Но силой Бог укрепил.  И ум был. И  злость была. И
вера. Что, Никон, блядище сраное,  выкусил! Что, сука, не нравится? Ишь чего
захотел!  Не  задешево  ли!  Этим  ли маневром! Говно  собачье!  А  Ирину-то
Медведь, огненную помнишь? То-то, во  гробу еще  до  последнего восстания из
праха человеков  к  небу  вертеться в говне будешь, кал и мочу поганым  ртом
волосатым  хлебая! Алепарда Самбревича-то  с его  жломой  помнишь ли? Эка не
запомнить  им  ебанутым  бывши.  А  купанье  под-Володино, а  под-Власово  с
головкой? А Никишкины  мякишки?  То-то, сука, говно собачье! За  что и гнить
тебе, псу вонючему, обезглавленну. Сам приказ о четвертовании подписал.
     Родные  мои,  взываю к вам  и предостерегаю вас  --  ни враги наши,  ни
друзья не простят  нам этого. Враги скажут: "А-га-ааа!", а друзья: "А что же
они?"  Нет,   нет,   не   объяснений,   не  теорий   и   мыслей   необъятно-
фантасмагорических, не  трактовок произведений и прочих материальных отходов
наших  духовных откровений (они говорят сами за себя) жаждет от нас история,
как   история   разносмысленных,   но  определенно-направленных   человеков.
Объяснений и  трактовок полно уже внутри самих  наших  произведений, так что
любая попытка толкователей,  до сей поры мне известная, мало что прибавляет,
но лишь пытается стать конгениальным родственником -- так и  будь им сам  по
себе!  Нет, нет и нет --  агиография, новая  агиография -- вот что мерещится
мне как истинный ответ на зов истории. А зов ее неодолим, он меня порой даже
томит  излишне, чувствоваемый мной  еще от раннего детства, когда в тяжелые,
мрачные военные годы зимы 40-го бледный и усохший от голода до сухожилий,  с
болтающейся, как свинцовый грузик на ниточке, головой, грязный, обтрепанный,
в струпьях  и язвах, кровоточащих  желтым  гноем, сукровицей и чернеющей  на
глазах  комковатой кровью,  валился я с ног,  хрипел и  закидывал судорожным
рывком  синеющую  голову, то подхватывали меня люди  отца моего,  обертывали
мехами, пухом и  тканями, несли в дом, вносили по скрипящим ступеням резного
крыльца в темные покои,  кормилица охала  и  ахала, гоняя девок за  тазами с
горячей водой  и  молоком с  желтым  искрящимся на  дне  хрустального сосуда
медом, гнали кучера Архипа  за дохтуром, а в ногах кровати, улыбаясь издали,
как сквозь  сон,  дымку, северное  или  южное  марево, фата-моргану, голубой
улыбкой  зыбко  светилось  лицо  матери  моей с  высокой, словно  струящийся
водопад золотых волос,  прической,  длинные  щупающие лучи, вспыхивающие  на
гранях колеблемых камней в неж ных, невидно-проколотых мочках ушей и  вокруг
стройно-растительной беззащитной  шеи,  длинное,  декольтированное платье, в
котором она, чуть покачиваясь в теплом, струящемся кверху воздухе, поднимала
свою тонкую бледную  руку с  слегка просвечивающимися синими  прожилками под
мраморно белой обволакивающей кожей,  раскрыла,  как  цветок, лилию  голубой
глади забытого царскосельского пруда, раскрыла и покачнула кисть с зажатым в
ней батистовым платком, делая еле уловимое движение: прощай!  -- и уплыла на
дальний, чуть видимый  и слышимый отсюда, но не досягаемый  никакими  силами
души, сердца, слез памяти и стенаний, небесный бал. Вот как это было.
     Друзья мои, как  мы  неуловимо ускользаем друг от друга по  натянутым в
неведомых нам направлениях  нитям живого времени  -- и это неизбежно, и  это
печально, и это прекрасно, так было всегда, так будет, так надо. Давайте  же
любить  друг  друга, станем же диамантами сердца друг  друга, но  не  только
сердца плоти, а сердца души, сердца  духа, сердца созидание и творений духа!
Давайте  же писать друг  про друга,  сделаемся же героями произведений  друг
друга. Не о себе, нет, не  подумайте,  не возгордитесь,  не о себе стараться
будем, даже не в той чистой  и  возвышенной форме, как  нам предлагает поэт:
"давайте же дарить друг  другу комплименты?" -- тоже нет. Когда  он,  помню,
пришел ко мне и сказал: Бери, это тебе одному, заслужившему! Я ответил: Нет!
--но не из неблагодарности  и  черствости невоспринимающего сердца -- нет. И
сейчас я говорю: Нет! Я совсем о другом.
     Я о  том, что вот знает  ли кто, например, что юность Кабакова прошла в
самом сердце индустриального Урала, где  он могучим и яростным  чернорабочим
каменноугольной шахты им.  30-летия добывал свои первые впечатления о тайнах
жизни, что Булатов родился в древней поморской семье и  до 15-ти лет питался
только  сырым  мясом   и  горькими  кореньями,  что  отец   Рубинштейна  был
легендарным командармом  славной конницы и первым занес  азбуку и  алфавит в
дикие тогда еще края Калмыкии и  Тунгусии, что Орлов во время  краткосрочной
неожиданной службы  в  рядах  военно-морского  флота  среди  бушующих вод  и
смерчей Средиземного  океяна спас жизнь своего непосредственного начальства,
а  про  Сорокина рассказать  если,  а  про  Некрасова, а про  Чуйкова, а про
Алексеева, а про Монастырского, который провел все детство  и юность в диких
лесах Алтая, воспитываемый медведицей и вскармливаемый молоком горного орла,
Гундлах же,  например,  помнит  своих  предков  до 70 колена, которые носили
воздушные  гермошлемы  и  говорили  на  не  понятном  никому,  кроме  одного
Гундлаха, языке. Все это не  должно пропасть  втуне для потомков, но  должно
стать  общим, всеобщим достоянием,  высокими примерами подражания  и тайного
удивления.
     Друзья  мои, я люблю вас всех --  и  Орлова, и Лебедева, и Кабакова,  и
Булатова, и Васильева, и Некрасова, и Сергеева, и Гороховского, и Чуйкова, и
Рубинштейна,  и  Монастырского, и  Сорокина,  и  Алексеева, и  Шаблавина,  и
Кизевальтера,  и  Поняткова,  и Макаревича,  и  Гундлаха, и  Звездочетова, и
Мироненко,  и   Мироненко,  и  Попова,   и  Ерофеева,   и   Климантовича,  и
Величанского,  и  Гандлевского,  и  Сопровского,  и  Сергеенко,  и  Лёна,  и
Айзенберга, и Сабурова,  и Коваля, и  Бакштейна, и Эпштейна, и Раппопорта, и
Пацюкова, и Ахметьева, и Абрамова, и Сафарова, и Щербакова, и Европейцева, и
Новикова,  и Дмитриева, и Рошаля,  и  Захарова, и  Альберта,  и Жигалова,  и
Овчинникова, и Файбесовича, и  Богатырь, и Брускина,  и Чеснокова, и Шаца, и
Рыженко,  и  Чачко,  и  Шенкера,  и  женский  род,  и  прочих  москвичей, не
упомянутых  по естественной слабости  человеческой  памяти  дат  и людей,  и
ленинградцев,  и  одесситов,  и  харьковчан,   и   львовян,  и  парижан,   и
нью-йоркцев,  эстонцев,  литовцев,  англичан,  немцев,  китайцев,   японцев,
индусов, народы  Африки, Азии,  ближней, дальней,  средней и прочей Европы и
Латинской Америки.
     Я люблю вас, дорогие мои!

Last-modified: Sun, 08 Oct 2000 16:38:22 GMT

1000starsspylogranker


Hosted by uCoz